Михаил Шолохов. Тихий Дон
Не сохами-то славная землюшка наша распахана...
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветет наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тихому Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит,
Старинные казачьи песни
* КНИГА ПЕРВАЯ *
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
I
Мелеховский двор - на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база
ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в
прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая
изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше - перекипающее под
ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных
плетней, - Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими
копытами бурый, живущий придорожник, часовенка на развилке; за ней -
задернутая текучим маревом степь. С юга - меловая хребтина горы. На запад
- улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу.
В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов
Прокофий. Из Туретчины привел он жену - маленькую, закутанную в шаль
женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла
шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью
зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов
вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды.
Прокофий обстроился скоро: плотники срубили курень, сам пригородил базы
для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену.
Шел с ней за арбой с имуществом по хутору - высыпали на улицу все, от мала
до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались
бабы, орда немытых казачат улюлюкала Прокофию вслед, но он, распахнув
чекмень, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в черной ладони
хрупкую кисть жениной руки, непокорно нес белесо-чубатую голову, - лишь
под скулами у него пухли и катались желваки да промеж каменных, по
всегдашней неподвижности, бровей проступил пот.
С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на майдане. Жил в
своем курене, на отшибе у Дона, бирюком. Гутарили про него по хутору
чудное. Ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели
они, как Прокофий вечерами, когда вянут зори, на руках носил жену до
Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана, спиной к
источенному столетиями ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так
подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока истухала заря, а
потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой. Хутор терялся
в догадках, подыскивая объяснение таким диковинным поступкам, бабам за
разговорами поискаться некогда было.
|
