Как подумал мистер Ребек, голос Лоры был самым лучшим из трёх. Высокое сладостное воспоминание, голос из садов и виноградников, с речных берегов и птичьих базаров у моря. Она смотрела на него, когда пела, и он закрывал глаза, чтобы лучше вслушаться в этот женский голос, мудрый, хотя и не отягощённый знанием. Как много времени прошло с тех пор, как он пил ром и слушал пение женщины.

«Чёрт возьми, – подумал он столь яростно, что на миг ему почудилось, будто он воскликнул это вслух. – Чёрт возьми! Чёрт возьми! Что ж я такое чувствую, чего же мне такого не хватает? Печален ли я, в конце концов? Не думаю. С чего бы? Майкл счастлив, Лора счастлива – взгляните на неё. Кампос счастлив – или какие там чувства он испытывает в минуты, вроде этой. Почему же я не могу расслабиться, вобрать в себя этот миг и вслушаться в пение? Что меня гложет, когда они поют?»

Вот голос Майкла – неясный на высоких и низких нотах, но подлинный и сардонический – Майкл поет и увлечен этим. А Кампос гулко смеется. Голос у него тяжелее, чем голоса призраков, резче, да и смысл песни он понимает.

«Они вовсе не для меня поют, – подумал мистер Ребек. – Возможно, это меня и опечалило – то, что мы никогда вместе не пели. Они приходили ко мне за утешением и разговорами, они приходили, чтобы сыграть в шахматы или прогуляться – и просто, чтобы был рядом кто-то живой. Но вот они поют с этим человеком, и я никогда не видел их такими счастливыми. Он их научил этой песне, и теперь они поют вместе с ним. А интересно, мог бы и я это сделать?»

Во время припева Лора играла с мелодией, подбрасывая её высоко, словно быстрый мячик, который, светясь и мерцая отражённым светом, опускался прямёхонько ей в ладони.

Мистер Ребек сорвал травинку и вставил её в губы. Травинка была кислая, и её оказалось приятно жевать.

«Так что же, я их дружбы хотел? – подумал он. – Или, чтобы они от меня зависели? Думаю, это очень важно знать. Мне жаль, что они могут говорить друг с другом и с этим человеком? Я боюсь, что найдутся другие, вроде Кампоса? Или я так скучен даже самому себе, что боюсь: кто-то другой отобьёт у меня моих друзей? Или я – такой усталый и бесцельный, что хочу вечно держать их около себя, пользуясь их необходимостью во мне и одиночеством? Это невозможно сделать, Джонатан, они – души, а души ты не можешь заставить зависеть от себя. Они, конечно, же, обведут тебя вокруг пальца».

Закончив песню, они рассмеялись. Мистер Ребек откинулся на спину и зааплодировал.

– Браво! – воскликнул он. – Особенно – браво, Лора!

– А вы обратили внимание, как я исполнил второй куплет? – спросил присутствующих Майкл. Ответа не было. – Что-то никто не спешит высказаться.

– Впечатляюще, – сухо сказала Лора.

– Тонко, – предположил мистер Ребек с видом человека, пытающегося одновременно поддержать друга и остаться честным, – весьма тонко.

– Я воспользовался четвёртым измерением, – сказал Майкл. – Но я не должен вас упрекать за вашу тупость. У вас не нашлось слов для сравнения и не имелось точки отсчета. Кампос моё искусство оценил. Я именно так читаю его угрюмое молчание.

– Что означает эта песня? – спросил Кампоса мистер Ребек.

Верзила пожал плечами:

– Да то и означает, что женщины прямо удивительны. Никогда не было дерева без тени, дома без пыли по углам и женщины, которая рано или поздно кого-нибудь не полюбила бы. Рано или поздно. А ещё она означает, что мужчины – сукины дети. Как только кто его полюбит – он удирает.