– Да. Каждый день.

Она не сказала ему, что его отец совершил самоубийство, и не собиралась говорить. Любой, кто сообщит эту ложь Трэвису, навсегда станет ее врагом.

– Это страшно? – спросил он.

– Вовсе нет, – солгала она. А потом добавила правды: – Иногда бывает слегка опасно, но ты же знаешь, я занималась такими делами много лет и даже пальца не повредила.

Когда Джейн не была в отпуске, она помогала в расследованиях сотрудникам третьего и четвертого отделов поведенческого анализа, особенно когда дело касалось массовых убийц и маньяков.

– Даже пальца?

– Даже пальца.

– Потому что у тебя есть здравый смысл, да?

– Правильно.

Сэмпсон уставился на нее ясными, прозрачными глазами. Не в первый раз Джейн почувствовала, что лошади, как и собаки, с пятью – или даже шестью – обостренными чувствами понимали людей гораздо лучше, чем другие люди. В темном и неподвижном взгляде жеребца как будто читалось знание о страхе, который сама Джейн отрицала, о боли от потери мужа и необходимости быть вдали от своего ребенка.

Джесс и Гэвин сидели в креслах, собаки дремали у камина, единственного источника света; в нем потрескивали поленья, ярко вспыхивая, когда огонь начинал пожирать новую жилку смолы. Для Джейн приготовили кресло и бокал каберне на маленьком столике. Она была благодарна и за то и за другое.

Телевизор был выключен. Звучавшая в гостиной музыка несколько удивила Джейн. «Windham Hill», как ей казалось, не должен был особенно трогать ни Гэвина, ни Джесс. В запись входили сольные фортепианные номера Лиз Стори и Джорджа Уинстона, а также композиции Уилла Аккермана, исполненные на акустической гитаре.

Элегантная простота музыки и, конечно, горящий камин создавали в комнате атмосферу покоя. Джейн поняла, почему горит только камин, почему звучит музыка, когда после нескольких глотков вина произнесла первое, что пришло на ум:

– Что слышно из Филадельфии?

– Триста сорок подтвержденных смертей, – сказал Гэвин.

– И будет еще сотня, если не больше. И потом, столько раненых, обожженных, покалеченных, – добавила Джесс.

Гэвин положил сжатую в кулак руку на подлокотник, а другой рукой сжимал бокал.

– По телевизору говорят только об этом. Если пытаешься смотреть что-нибудь другое, у тебя возникает чувство… будто ты потерял человеческий облик.

– Черт побери, мы не будем это смотреть, – сказала Джесс. – Они делают так, что нет ощущения трагедии или ужаса. И это уж точно не военный репортаж. Это спектакль, и если ты разрешишь себе видеть в этом спектакль, твоя душа начнет превращаться в прах.

Сразу же выяснилось, что все четверо – родственные души, и для этого не потребовалось долгих разговоров о положении в мире: хватило речевых нюансов, жестов, выражения лица, не сказанных слов, таких же важных, как сказанные. Четыре месяца спустя они снова встретились на подобном мероприятии, встретились так, будто дружили с детства. Им было легко друг с другом, как братьям и сестрам, которые хорошо ладят между собой.

Гэвин зарабатывал на жизнь написанием документальной военной прозы, а в последнее время выпустил еще и серию романов об операциях сил специального назначения. Бестселлера он пока не создал, но нашел издателя, чуткого к веяниям времени, а его репутация как писателя постоянно укреплялась, что удивляло и самого Гэвина, ведь он занялся литературой случайно, не намереваясь делать карьеру в этой области.

Отдавая много сил волонтерской работе по защите интересов ветеранов, Джесс показала себя хорошим организатором, убеждая людей жертвовать деньги и время и при этом не слишком досаждая им.