В разные времена я относила эти «выступления» и выходки то к позе, то к заскокам. Но иногда его игра становилась переполненной передаваемыми чувствами. Это когда самого артиста уже не видишь, только чувствуешь впечатление, произведенное им и поразительное правдоподобие. И тогда, честно говоря, у меня… прямо мороз по коже… Так со мной иногда случалось в театре на хороших спектаклях. Глядя на Кирилла, я терялась и не верила ни себе, ни своим глазам. Понимаешь, Жанна, забываясь, он неожиданно становился удивительно обаятельным, приобретал остроту прекрасной естественности, натуральности. Не могу я тебе этого объяснить, слов не хватает. Он начинал то дивно пластично двигаться как пантера, то шел летящей походкой талантливого человека, разметав полы пиджака и волосы. Не то что бы красавец, но сногсшибательный, ошеломительный. И в эти моменты, казалось, олицетворял все лучшее… Но это был не Кирилл, а человек из мнимого, фантастически нереального мира… Особенно с этой неповторимой пружинящей походкой…

– Артист мироновского таланта, – усмехнулась Жанна.

– А потом вдруг иезуитски посмотрит или заорет как иерихонская труба… И всё исчезало. Терзал контрастами.

– От артистов надо быть на расстоянии, чтобы не разочаровываться, – заметила Аня.

– Понял ли, наконец, Кирилл себя, открыл ли в себе артиста? Думаю, если бы он сумел найти себя, то в его душе воцарился бы мир. И тело восстановило бы здоровье. И не было бы в его глазах тоски по счастью. Единственное, в чем я могу сейчас упрекнуть себя, так это в том, что часто была с ним неуместно резка и категорична. Не стоило так, особенно в последний раз… Я никогда не вела себя с ним так бестактно и агрессивно. Я тогда еще не знала… Помню, лицо его стало унылым, рот запал, он сразу как-то постарел на много лет. Совсем сдулся.

– Изобразил лицо римского патриция эпохи застоя, на котором написана вся его жизнь, будто он на самом деле ее прожил? И тут «спионерил» (украл) чью-то роль? Насколько я помню, Кирилл и раньше не выглядел ни статусным, ни аристократичным. Брюки на два размера больше, майка на два меньше или куртка на голое тело. По типу привычных атрибутов доминошников в старых дворах довоенных кварталов, – тихо заметила Жанна.

– Я не успокоила его, а только презрительно скривила губы. Не могу обойти эту тему, не могу не покаяться. Не разглядела, не распознала. Со мной такого не должно было произойти. Ведь не события, а эмоции человека – это то, что меня в наибольшей степени всегда занимало и трогало в людях. А вот не случилось… Не поняла, не прониклась. – Инна покачала головой, как бы не соглашаясь со своими мыслями, будто они противоречили ее собственной версии. – Многие люди не распознают свою судьбу, но ведь живут достойно, стараются. Разве это может быть оправданием полностью загубленной жизни? Ну не повезло, не на то место метил, так что же теперь – всю жизнь на помойку?

«Закончила Инна свою речь, к моему облегчению, более менее справедливым замечанием… Сколько раз я в письмах заводила с подругами разговор о Кирилле, а правда о нем настигла меня годы и годы спустя… «Красиво» выстроила Инна линию жизни Кирилла. Интересные линии обычно образуется от пересечений с особенными, талантливыми людьми. С людьми другого круга, фасона, склада, иных установок. С такими, чтобы почувствовать спазм в горле… Эти встречи надо нанизывать на свою нить судьбы, как жемчужины. Чтобы потом не только соткать свою жизнь иначе, но и суметь наполнить ее богатством души и любовью… Но Кирилл таких не встретил… А вдруг это Иннина очередная выдумка? Мне самой надо приглядеться к нему.