Ночью, когда стихает ветер и маленькие Тени больше не прокрадываются внутрь, в крепость возвращается молчание.

Молчание есть камень. Камень есть вечность. Вечность есть смерть.

Хуже всего приходилось тем солдатам, которым их верования запрещали есть мясо.

Утренний ветер пронизывал насквозь. Это время года явно не годилось для долгого марша. Если Могаба сумеет потянуть время, дело может обернуться для нас настоящей бедой.

Возможно, избранная им стратегия сулила успех. Ему требовалось лишь дождаться, когда наши войска с обозами, припасами и всей лагерной швалью соберутся на равнине Чарандапраш, да продержать нас там, покуда не иссякнут ресурсы. Когда изголодавшаяся армия начнет разбегаться, головорезы Могабы смогут устроить настоящую резню.

Впрочем, Костоправ, хотя он и предпочитал не распространяться о своих планах, явно намеревался пополнить наши припасы, наложив руку на обозы Могабы. Капитан твердо рассчитывал на победу, хотя говорил об этом с осторожностью. Он поставил нас в положение, из которого просто не было другого выхода.

Земля вокруг Бесплотия не была полностью опустошена даже землетрясением, однако по мере продвижения мы проедали по меньшей мере половину того, что собирали наши фуражиры. Длиннотень отказывался верить в то, что предпринятое нами наступление не является лишь отвлекающим маневром. Он просто не мог представить себе ум, работающий иначе, чем его собственный. Могаба и то испытывал сомнения, несмотря на то, что и Обманники, и собственные лазутчики информировали его обо всех невзгодах, обрушившихся на владения Хозяина Теней. Пострадавшие от землетрясения города, и большие и малые, фактически не оказывали сопротивления.

Да, пожалуй, хотя капитан и руководствовался эмоциями, время для начала боевых действий он выбрал верно.

Наш штабной конвой, понятное дело, не съезжал с дороги; рядом с нею теперь нередко валялись трупы, но наших среди них попадалось немного.

Костоправ вытряхнул меня из фургона Одноглазого и велел, пока мы на марше, больше не совать туда нос. Поэтому я, как и подобает Знаменосцу Черного Отряда, ехал впереди штабной колонны верхом на огромном черном жеребце – в сопровождении вороньей стаи. Полагаю, что полученные пташками сведения вызвали у Душелова немалое удивление. Так, например, наше Знамя весьма походило на тот самый штандарт, который несколько десятилетий назад Отряд получил из ее рук. На нем красовалась ее собственная эмблема – изрыгающий пламя звериный череп.

Дядюшка Дой с пикой и Бледным Жезлом – своим священным мечом – вышагивал рядом со мной. Он принял на себя обязанности телохранителя, поскольку Тай Дэй не отходил от своей матери. А так как мы возглавляли колонну, то и трупы первыми видели именно мы.

– Вот еще один малый, определенно смахивающий на Обманника, – заметил я, указывая на искромсанное тело. Хотя стояла зима, на покойнике не было ничего, кроме драной набедренной повязки.

– Вот и прекрасно, – отозвался дядюшка Дой и перевернул труп.

Этого парня явно изловил кто-то, питающий ненависть к его секте. Характер ранений указывал на то, что убивали его с особой жестокостью.

Это не пробудило во мне ни крупицы жалости. Такие, как он, убили мою Сари.

Пока все, что нам встречалось, являлось неоспоримым свидетельством нашего успеха. Но эти свидетельства почему-то не внушали уверенности. Дороги сходились. Силы накапливались и концентрировались. С каждым часом мы все ближе подступали к Чарандапрашу, а стало быть, и к Могабе с его четырьмя прекрасно обученными дивизиями, состоящими из ветеранов, готовых сражаться до последней капли крови. Все ближе к солдатам, которых он годами готовил к этой встрече.