– Я-то знаю, что ты задумал, Щенок. Хочешь наслаждаться жизнью, словно хорек.

Мы рывком подняли носилки. Копченый что-то пробулькал, и из уголка его рта потекла пенистая слюна.

– Поторапливайся. Мне надо будет прочистить ему рот, а то он, неровен час, захлебнется.

Одноглазый вздохнул. Тяжело ступая, мы спустились вниз. Копченый хрипел, словно захлебывался. Ударом ноги я распахнул дверь, и мы, даже не взглянув, есть ли кто снаружи, вышли на улицу.

– Кладем его, – резко сказал я. – А потом прикрой нас. Мне придется о нем позаботиться.

Как знать, вдруг кто-то за нами подглядывает. Таглиосские ночи полны любопытных глаз. Все хотят знать, чем занимается Черный Отряд. И следует предположить заранее, что среди любопытствующих могут оказаться и те, о ком нам ничего не известно. Сумасшедший дом, да и только.

Опустившись на колени рядом с носилками, я повернул голову Копченого набок. Она кувыркнулась так, будто у него не было шейных позвонков.

– Т-с-с, – шикнул Одноглазый.

Я поднял глаза. Караульный – здоровенный шадарит с фонарем в руках – направлялся в нашу сторону. Ночные караулы были одним из нововведений Старика. Предполагалось, что таглиосцы нацелены на борьбу с вражескими лазутчиками, но сейчас эта задумка оборачивалась против нас.

Солдат в тюрбане прошел так близко, что задел меня своими шароварами. Однако он ничего не заметил.

Вообще-то Одноглазый – колдун посредственный. Но ежели приспичит, у него получается совсем неплохо.

Копченый опять что-то пробулькал.

Шадарит замер и оглянулся. Глазищи у него вылупились так, что между ними и бородой и промежутка не осталось. Знать не знаю, что там ему привиделось, но он торопливо коснулся пальцами лба и прочертил ими полукруг, закончив его над сердцем. Весь Таглиос верил, что этот жест оберегает от зла.

– Что ты сделал? – спросил я.

– Какая разница, – буркнул Одноглазый. – Не забивай башку чепухой. Давай-ка лучше поскорее загрузим эту тушу, пока тот малый не созвал сюда всю ораву.

Фургон дожидался нас именно там, куда должен был доставить его Дрема. Все бы ничего, но караульным выдавали свистки. Вспомнив об этом, наш шадарит принялся дуть в него со всей дурацкой мочи. Через несколько мгновений из темноты донесся ответный свист.

– Он что, так и будет захлебываться этим дерьмом? – поинтересовался Одноглазый.

– Я положу его на бок, и вся мокрота выльется. Но вообще-то предполагается, что ты малость соображаешь в лекарском деле. Советую тебе проследить за тем, чтобы он не подцепил пневмонию.

– Яйца курицу не учат, Щенок. Ты только затащи этого ублюдка в фургон, а потом можешь уносить свою задницу – через вон ту дверь.

– Дерьмо! Я, кажется, забыл оставить ее приоткрытой.

– Я бы назвал дерьмом тебя, но дерьмо, оно хотя бы молчит, а ты знай трещишь без умолку… У-ф-ф…

Одноглазый затолкал носилки в кузов фургона. Молодчина Дрема – сделал, как было велено, не забыл откинуть задний борт.

– …Я что, все за тебя помнить должен? Это ведь ты вылез наружу последним.

Хоть бы Гоблин поскорее вернулся, – подумал я, запихивая свой конец носилок. Гоблин и Одноглазый вечно цеплялись друг к другу, поэтому, когда они были вместе, всем прочим жилось куда спокойнее.

Одноглазый уже вскарабкался на место возчика.

– Не забудь поднять борт, Щенок.

Ухватив Копченого за плечи, я повернул тушу набок так, чтобы мокрота вылилась у него изо рта, поднял задний борт и закрепил его дубовыми втулками.

– Смотри, приглядывай за ним как следует.

– Заткнись и убирайся отсюда.

Свистки были слышны уже со всех сторон: не иначе, как караул в полном составе направлялся к нам.