После этого большевики поняли, что при таких условиях власть им не удержать, и провозгласили НЭП – новую экономическую политику, то есть временную уступку частному сектору. Продразверстка была заменена продналогом, что позволило вздохнуть крестьянству, в городах расцвели пышным цветом всевозможные акционерные компании, тресты, появились частные магазины, мастерские и фабрики. Так что не удивляйтесь, вы найдете Россию совсем не такой, какой ее покидали.

У Бориса на языке вертелся вопрос, откуда же сам Горецкий все это знает, если не был в России больше двух лет, но он благоразумно промолчал.

В одно из таких заведений зашел во втором часу ночи плотный подвижный брюнет с густой щеткой усов на несколько кошачьем лице. Он устроился за столиком возле окна, который закрывала собой пыльная раскидистая пальма, хлопнул ладонью по мраморной столешнице.

Тут же возле него образовался гарсон – обычный парижский гарсон с прилизанными редкими волосами, густо смазанными бриолином, с кривым подозрительным носом, в несвежем белом фартуке.

– Мосье Жан! – проговорил гарсон, узнав посетителя. – Вы сегодня поздно! Вам как обычно?

Ванечка молча кивнул. Гарсон для виду повозил по столу тряпкой, удалился, через несколько минут вернулся с рюмкой кальвадоса и графином воды.

– Как дела? – вежливо осведомился гарсон, расставляя принесенное на столе.

– Нормально, – довольно кисло отозвался клиент и отвернулся к окну.

Гарсон пожал плечами и отошел к другому столу.

С этими русскими никогда не поймешь, как себя вести. Он хотел быть вежливым, завел разговор…

Ванечка пригубил кальвадос, окинул взглядом зал.

За пальмой он чувствовал себя в относительной безопасности и мог разглядывать немногочисленных посетителей заведения – траченных жизнью субъектов неопределенного возраста, вышедших в тираж проституток, воров с холеными руками музыкантов и бегающими, беспокойными глазами.

Вдруг дверь отворилась, и Ванечка увидел на пороге лицо, чрезвычайно хорошо ему знакомое. Он даже приподнялся было, чтобы приветливо помахать рукой и пригласить появившуюся особу за свой стол, но с удивлением заметил, что особа эта держится с неуместной настороженностью, попросту говоря – воровато. Это поведение показалось Ванечке весьма странным, и он не стал привлекать к себе внимания, напротив, спрятался за пальму и принялся наблюдать оттуда за происходящим.

Появившаяся в ночном кафе личность, подозрительно оглядев зал, устроилась за угловым столиком, заказала рюмку коньяку. Не прошло, однако, и пяти минут, как в кафе пришел еще один человек. Вновь пришедшего Ванечка также знал, и знал не с самой лучшей стороны, поэтому, когда тот подсел к знакомой Ванечке персоне, удивлению мосье Жана не было предела.

Двое переговорили, затем произошло то, что вызвало у Ванечки еще большее удивление: из рук вновь прибывшего в руки знакомой персоны перекочевал конверт.

Ванечка, он же мосье Жан, мог бы дать голову на отсечение, что в этом конверте были деньги. Да что там голову! Он дал бы на отсечение свои золотые руки, которые кормили его в самые трудные времена войн и революций!

– Вот так дела! – пробормотал Ванечка, усиленно моргая, чтобы ничего не пропустить. – Вот это номер!

Он подумал даже, что сие событие надо непременно обсудить кое с кем из знакомых.

Тут к нему подошел гарсон, чтобы предложить еще одну рюмку кальвадоса. Ванечка отказался, чем вызвал недоумение гарсона: обычно он выпивал не менее трех рюмок.