|
Он немного не такой, каким я себе его представлял, но это только внешнее впечатление. В общем, он не кажется ни деспотичным, ни высокомерным, его, скорее, можно отнести к другому типу – вежливых и холодно‑безучастных. Начальник даже благоволил кивнуть в неопределенном направлении, как бы говоря: вот вам мое приветствие, поделите его между собой, как сочтете нужным. Затем исчез в кабинете в сопровождении секретарши. Айсберг остается там целую вечность, потом возвращается и приглашает одного из шестерки. Не меня.
– Я пришел первым, – кротко напоминаю я секретарше. – Товарищи записались раньше пас. – А почему же вы не записали меня тогда, пять дней назад? – Товарищи записались раньше, – стоит на своем айсберг. – Ладно, – уступаю я. – Но все же попытайтесь объяснить своему шефу, что на сей раз я буду ждать до конца. Секретарша не считает нужным отвечать, однако в какой‑то момент находит повод прошмыгнуть в кабинет начальства. Впрочем, от этого мое ожидание не становится более коротким. Лишь после того как всех пятерых одного за другим удалось выпроводить, наступает и моя очередь. Для пущей ясности необходимо отметить, что, когда я получаю наконец разрешение войти в святая святых, рабочее время истекло. Вопреки моим ожиданиям начальник вежлив, принимает меня с холодной учтивостью. – Чем могу быть полезным? Я объясняю. – Мы вам направили письмо. Зачем же мы составляли это письмо, если вы снова обращаетесь к нам по тому же делу? – Вы, должно быть, не обратили внимания, что в письме не дано ответа на наш вопрос. – Не могу допустить, – сухо отвечает начальник. – Разумеется, я не писал его собственноручно, но не могу допустить… – Чего тут допускать? Письмо при мне. – Ладно, не будем спорить, – бросает все так же сухо начальство. – Приходите завтра к секретарю и с ним все выясните. – Я был у него. И если жду вас целую неделю, то не для того, чтобы вы снова отослали меня туда. Он смотрит на меня несколько озадаченно, словно не ожидал подобной дерзости. – Видите ли, какая вещь, – говорю я. – Пусть вам не кажется, что для меня такое большое счастье проводить время в обществе вашей секретарши или что я так уж дорожу вашим ответом. Для редакции все уже достаточно ясно и без ваших пояснений. Я просто соблюдаю порядок, чтобы завтра, когда я дам в газете материал против вас, вы не смогли возразить, что я к вам не обращался. У меня такое чувство, что словечки «против вас» довольно‑таки неприятно кольнули его слух. Он беспокойно ерзает на стуле и посматривает на миниатюрное устройство, которое я с небрежным видом держу в руке. – Вы и магнитофоном запаслись… – Это в наших общих интересах, – объясняю я. – Чтобы никто не мог сказать, будто я что‑то исказил в ваших высказываниях. – Но я не готов делать заявление перед микрофоном, – произносит начальник уже с ноткой беспокойства. – Я должен иметь под рукой справки, документы… – Какое заявление? Это обычная запись служебного разговора. Простая формальность. – Формальность? Да вам ничего не стоит и по радио это пустить, кто вас знает. Я, дорогой мой, говорю не только от своего имени, и мне приходится помнить, что слово не воробей… – Я не могу настаивать. Как хотите. Но к вашему секретарю я больше не пойду. – Ладно, не ходите. Мы вам ответим письменно. Если вам хочется, чтобы лично я вам ответил, вы получите мой ответ. В свое время, когда, оставшись в одиночестве, я проводил над собой клинические наблюдения – с целью диагностики, конечно, – я убедился: главный мой недостаток в том, что я не способен ненавидеть. |
