Лукашка — настоящий художник. Замечательная фотография, нет, картина: «пир во время чумы» на сумеречной, в тенях от навеса веранде, открытой в шелестящий, пронизанный светом, покоем и жизнью сад.

Далее — целая стопка индивидуальных портретов. Те же неестественные праздничные улыбки, сквозь которые Лукашка сумел чуть-чуть проявить истинные лики. Нет Макса и Нины… ну да, они ушли за гитарой. Загорайский стоит, слегка наклонившись над стулом жены со стаканчиком в руке, значит, он по требованию фотографа подошел к их краю стола. Членкор на ступеньках с трубкой. И последний снимок — групповой, перед цыганскими романсами: все, кроме нее, тянутся к Максу со стаканчиками; он приподнял свой с ядом и вопросительно глядит на нее — она отвечает молча; все в движении, в смятении, которое вскоре перейдет в ужас мертвого тела подле письменного стола.

— Дарья, — сказал Лукашка нетерпеливо, — ну так как же насчет «Аполлончиков»?

— Бери.

— Где?

— Тебе лучше знать.

— Лучше… — проворчал Лукашка, встал и шагнул к двери. — Один раз уже напоролся… — Исчез в прихожей, и не успел никто слова вымолвить, как его вынесло обратно.

— Ну, знаешь! Ну, ты даешь!.. Или ты вправду…

— Да что такое? — воскликнул кто-то.

— Там на столе коробка эта самая с ядом стоит!

— С ядом? — переспросил Старый мальчик и вскочил. — Тебе следователь отдал мышьяк? Быть не может!

— Нет, пустую коробку. Она находится сейчас в Москве в кухонном шкафу.

— А… эта откуда?

— Не знаю, — Дарья Федоровна оглядела притихшие лица. — Кто-то из вас принес сюда и поставил.

В грозном, чреватом взрывом молчании членкор произнес сакраментальную фразу:

— Так посылали яд античным аристократам духа для самоубийства.

— Или я сошел с ума, или все тут… — начал его брат, а Старый мальчик поспешно двинулся ко входу в дом.

— Не пускать! — крикнула Загорайская. — Не подпускать его к яду!

— Я хочу только убедиться, действительно ли это мышьяк.

— Вам не хватило прошлого отравления, чтоб убедиться?

— Прошлого отравления, повторил Старый мальчик, на глазах присутствующих преображаясь в мужчину: схлынул розовый румянец детства и лицо затвердело. Вы на что намекаете?

— Это вы достали для него яд! Именно вы!

— Для крыс.

— Да замолчите вы оба! — оборвал Загорайский перебранку и вскочил. — Идиоты! Если среди нас опасный маньяк, мы, очевидно, все уже отравлены! Все, кроме одного!

Кто-то ахнул в наступившей мертвой паузе, старший Волков пробормотал:

— Что вы так на меня смотрите?

— Вы все еще за рулем? гремел Загорайский. — В прошлом году за рулем, в этом году… А графинчик — вот он, на столе. И кому какие дозы вы отливаете… всем кроме себя!

Старший Волков потерял дар речи, гости с ужасом уставились на свои стаканчики. Членкор раскурил трубочку и заговорил:

— Пока мы еще не умерли, давайте хладнокровно рассмотрим ситуацию. Все сели, ну? Дарья Федоровна предъявила нам обвинение в убийстве своего мужа. Пусть она объяснит, на чем основаны ее подозрения.

Она молчала, стараясь связать воедино мысли свои и ощущения. Флягин спросил отрывисто:

— Даш, если, умирая, он открыл тебе тайну, почему ты спохватилась только год спустя?

— Потому, — взвизгнула Ниночка, — что она собрала нас всех, чтобы отравить меня!

Лукашка хохотнул нервно, Старый мальчик спросил:

— Какую тайну, Володь? Ведь Макс умер молча.