Дмитрий Алексеевич говорил с отчаянием и страстью, словно все случилось только что и милосердное время не успело смягчить боли. Со вчерашнего вечера я ждал встречи с ним и с Анной Павловной — Анютой — и готовил наводящие вопросы: все-таки сильно задела меня эта история. Он пришел первый — и никаких подходов не понадобилось. Едва Павел Матвеевич после долгого молчания закрыл глаза, старый друг, сидевший на его койке, отвернулся от больного и наши взгляды встретились.

Тонкое молодое лицо. Наверное, некрасивое, слишком худое, нервное, темное, как будто внутренний жар сжигает его. Черные глаза при русых густых волосах и ни одной морщинки. Удивительное лицо — живописное. При этом высокий рост, современная стройность, современная элегантная небрежность. Одним словом — художник.

— Вот, Лексеич, — бухгалтер ткнул в меня пальцем; мой сосед простоват, да не прост: иронический ум и свои «подходы». — Вот тут писатель у нас интересуется насчет друга вашего: как, мол, довели человека?

— Вы знаете? — спросил художник. — Вы уже слышали?

— Я мало что знаю.

— Я тоже. Вот уже три года занимаюсь этим делом. Июль, — он задумался. — И полная тьма. Заинтересовались?

— Очень.

— Ну что ж, я к вашим услугам. Человеку со стороны, наверное, виднее.

— Следователь был тоже человек со стороны.

— У меня к нему никаких претензий. Наверное, сделал все, что можно. Однако вы писатель.

— Я не детективщик.

— Тем лучше. Не соблазнитесь проторенными тропинками. А воображение — великая сила, правда?

— Правда. Коли оно есть.

Дмитрий Алексеевич засмеялся.

— Вот и себя, кстати, проверите: есть оно или нет. Согласны? Располагайте всеми моими данными.

Уговаривать меня не надо было, я спросил:

— С чего бы вы начали?

— С воскресенья третьего июля. Мы в последний раз, как оказалось, собрались вместе в Отраде. Мы — это Павел и его жена, его дети, его зять, некий юный Вертер — Машенькин поклонник — и ваш покорный криминальный слуга: Дмитрий Алексеевич Щербатов, — он слегка поклонился.

— Иван Арсеньевич Глебов, — в свою очередь представился и я. — О каком это зяте вы упомянули?

— Муж Анюты.

— Значит, она замужем?

— Была. Они развелись через полгода после случившегося.

— Интересно. Из-за чего?

— Анюта подала на развод. Больше я ничего не знаю. Итак, мы собрались в Отраде, обедали, пили чай с вишневым вареньем… стол в саду, самовар на кремовой скатерти, плетеные стулья и гамак… Много смеялись, купались, рощи и луга, и Свирка… присели на крыльцо перед дорогой, чтобы в последний раз взглянуть друг на друга, — и расстались навсегда, — он замолчал.

— Дмитрий Алексеевич, вы ведь, кажется, художник?

— Красиво говорю? Это что — когда-то я был и вовсе неотразим.

— Вы и сейчас хоть куда, — сказал я, и это была правда.

— Правда? Сорок шесть. Павел старше меня на четыре года.

— Да ну?! — дружно воскликнули Василий Васильевич, Игорек и я, и посмотрели на изможденного старика с крупной, породистой головой, сизо-белой гривой, волевым, что называется, подбородком и кроткими детскими глазами.