… – Поживем, увидим, – отозвалась мудрая Женина мама.

Ольга Алексеевна встала, выключила телевизор, легла в постель, подумала вдруг: «А ведь у них ничего не получится… у Мягкова и Барбары Брыльска, у Нади и Жени, – ничего у них не получится… слишком они…» – и, не додумав, ЧТО Надя и Женя слишком: слишком влюблены, слишком эгоистичны, уже окончательно – Андрей Петрович спит, больше они не будут разговаривать – свернулась в клубок, закрыла глаза, поплыла в сон, и… Она не поняла, сколько прошло времени, – прошло несколько минут, как она задремала, или уже утро…

– Я сказал – все. Хватит этого цирка! Чтобы я больше никогда о ней не слышал! – решительно произнес Андрей Петрович совершенно несонным голосом. – Больше не говори мне о ней, как там ее зовут, Нина… неважно. Мы ее удочерим. Официально. Поедешь и заберешь девчонку к чертовой матери. Завтра утром скажешь водителю, пусть купит билет.

– У меня уже есть билет, на послезавтра, – сонным голосом ответила Ольга Алексеевна.

– А лекции? Как же твои лекции? – хлопотливо спросил Андрей Петрович, словно хватаясь за последнюю возможность НЕ БРАТЬ.

– Я уже договорилась, меня заменят. Я свои конспекты дам…

Ольга Алексеевна очень ревностно относилась к лекциям, каждый год заново конспектировала классиков марксизма-ленинизма. В кладовке на кухне на полках хранились конспекты, за годы ее учебы и преподавания они заполонили все полки. Андрей Петрович над ней подшучивал: «У людей в кладовках соленые грибы, варенье, – в хозяйстве экономия, а у нас сплошная политэкономия… Маркс и Энгельс ничего нового за этот год не написали». – «Я осмысливаю по-новому, в соответствии с текущим моментом», – обидчиво отвечала Ольга Алексеевна.

– Андрюшонок… Андрюшонок, мы же порядочные люди. Ты добрый, ты у меня порядочный, несмотря на… на все, – пробормотала Ольга Алексеевна. – … И знаешь что?.. В войну люди в деревнях прятали партизан и не боялись…

– Спи уже, спи…

Он ее любил, за все, за ее странные оговорки, за конспекты в кладовке вместо солений и варенья, за некоторую необычность мышления. Она часто высказывалась неожиданно, непонятно. Казалось бы, при чем здесь партизаны? Но в этот раз он ее понял – партизаны при том, что их решение было очень смелым.

Эта сцена со стороны кажется опереточной: «нет!» и тут же «да!», «ни за что не возьмем!» и тут же «поеду и заберу…», как о давно решенном деле.

Андрей Петрович не спросил: «Почему ты без меня решила? А если бы я сказал не брать?» Ольга Алексеевна не спросила: «А почему ты передумал?» Но слова были не важны. Они были так близки, что обоим было ясно, что за «нет, не возьмем» стояло уже принятое решение – девочку взять.

Карьера – вот что единственно их волновало, вокруг ПОЛОЖЕНИЯ кружили их мысли, решали ли горячо – ни за что девочку не брать, прикидывали ли, что грозит большей опасностью для карьеры – взять сироту или не взять. …Но почему такая ирония и заведомое неодобрение – «карьерист»? Это была ЕГО карьера, ЕГО ЖИЗНЬ.

Смирнов приехал в Ленинград из деревни с мешком сала, жил в комнате на двенадцать человек в общежитии Машиностроительного техникума при Кировском заводе, с первого курса был комсоргом, старательно учился, мечтал после техникума окончить институт, прийти на Кировский завод инженером. Техникум он так и не окончил, его сняли с третьего курса, направили в Высшую партийную школу.