|
Хотя она и находилась в европейской части города, а, может, именно поэтому, кофейня была чисто арабской. Разумеется, за столиками сидели одни мужчины, в основном европейцы, но были и местные жители, в белых галабиях и в тюрбанах. Самый экзотичный вид имели те из них, которые европейскую одежду сочетали с красными фесками. Большинство курили наргиле[42]. Абер достал одну из стоящих в ряду длинных трубок, жестом предложил гостям последовать его примеру. Смуга отказался и вынул свою трубку, однако Вильмовский поддался искушению. В огонек, тлеющий в чашечке трубки, насыпали пахучего порошка. Благовонный дым, проходя через гибкий, почти метровой длины чубук и сосуд с водой, достигал мундштука, а потом проникал в рот и легкие. При затяжке в трубке забавно булькало.
«Будет мне чем похвалиться перед Тадеком», – подумал Вильмовский, затянувшись несколько раз. Когда они отложили трубки, Смуга начал беседу: – Я всегда восхищался, Абер, твоей любовью к Египту. – Клянусь бородой пророка! Ты любишь свою отчизну также, как я свет моих очей, родной город, Аль‑Искандерия, – добавил он и в голосе его чувствовалось особое тепло. – Любишь больше, чем жену и детей, – улыбнулся Смуга. – Я знаю кое‑кого, кто так сильно любит море, что не хочет жениться. – То иная любовь, брат. Вильмовский был искренне поражен. Абер обратился к Смуге, называя его «братом», чего мусульмане никогда не делали по отношению к гяурам. – Однако Александрия – это не Египет, – закончил спою мысль Абер. – И в древности, и сейчас говорят, что это Египет при Александрии. – Ты любишь Александрию, как жену, но Египет – что мать, – образно выразился Смуга. И сразу добавил: – Я тоже люблю Египет. Последовало молчание, которое снова прервал Смуга: – Мне нужна помощь, брат. Абер прилежно слушал. – Да, именно так! Я люблю Египет и знаю, что его разворовывают. Я ищу преступников, что растаскивают гробницы в Долине царей. – Так поезжай в Долину, – ответил александриец. – И поеду. Но мне нужен совет. – Помощь… Совет… Я не хочу сотрудничать с англичанами, – Абер перестал пользоваться цветистым языком Востока, незаметно для себя переняв суровый стиль Смуги. – Египту от этого только хуже. Если уж вывозить, то официальным путем. Во всяком случае известно кому, куда. Надо искать правовые решения. Государство не может терпеть преступления таких масштабов. Вильмовский помалкивал. Это была затея Смуги. Но его удивил контраст между прежней открытостью и внезапным недоверием, проявленным египтянином. В конце концов поляк не выдержал, схватил Абера за руку и, глядя ему прямо в глаза, произнес, выделяя каждое слово: – Мы порядочные люди. – Клянусь бородой пророка, – усмехнулся тот, – ваши слова, как язык колокола, чей звон не дает уснуть. Друзья были приглашены на завтрак в дом Абера, откуда вышли, держа в руках рекомендательное письмо к Аль‑Хабиши, известному александрийскому торговцу, владельцу антикварного магазина. Тот через несколько часов прислал посыльным весточку: «Нахожусь не в Александрии. Ищите меня в Каире». – И то ладно, – подвел итог Смуга. – Поищем в Каире. Абер говорил, этот Аль‑Хабиши весьма благородный человек. Мы и так немалого достигли, переломив недоверие Абера. Они выслали собранные деньги и письмо матери Патрика – телеграмму Смуга дал еще с корабля – сообщая, что они возьмут мальчика с собой на каникулы. И на этом простились с Александрией.
* * *
Экспресс «Александрия – Каир» с особыми отделениями для мужчин и для женщин с детьми мчался с такой скоростью, что все окрестности тонули в облаках пыли. |
