Нашу посудину несет по течению, словно бревно. Рулевой, опершись на поручни, беспечно курит, сплевывая через разбитое окно рубки прямо в воду. Но как только река разбивается на протоки, он становится за штурвал и сердито кричит на нас, стоящих на носу:

– Не болтайтесь по курсу! Садись, говорят!

Мы садимся на невысокий железный бортик, а рулевой направляет баржу по горловине протоки, или, как здесь говорят – «по трубе».

Я тоже, как и рыжебородый, смотрю на берег, в надежде отыскать что-либо интересное, за что можно было бы зацепиться в разговоре. Но мне ничего особенного не попадается. Там, где сопки вплотную подходят к реке, по серым каменистым уступам карабкаются в небо реденькие островерхие елочки, да где-нибудь на самой вершине подпирает облака тупой, будто спиленной, макушкой могучий кедр. В низинах пологие размытые берега сплошь покрыты бурой щетиной оголенного тальника, из-за которого выглядывает порубленный, словно выщербленный, чахлый лес.

Вдруг рулевой из будки крикнул:

– Разобрать шесты! Подходим к перекату.

Из трюма вылез старшина с четырьмя длинными шестами. Рыжебородый взял первым шест, я – вторым.

– Оставайтесь на носу, – сказал нам старшина, а сам с двумя шестами пошел на корму.

Сразу за отвесной скалой река делала резкий поворот, спокойная до этого стремнина реки зарябила мелкими волнами, которые захлюпали о борта.

Выплывая на быстрину, мы увидели впереди белые буруны пенистого переката, а там, дальше – огромный залом, из которого торчали во все стороны обломанные, черные стволы деревьев. Оттуда доносился глухой угрожающий гул.

На палубе все притихли, даже бабы на корме, тараторившие всю дорогу, теперь смолкли и сбились в стайку, как испуганные овцы. По знаку старшины мы подняли кверху шесты.

– Отбивай к правому берегу! – крикнул рулевой.

Мы налегли на шесты, баржа чуть застопорилась и тихо стала приближаться к опасному залому.

– Евгений, держать строго по фарватеру! – крикнул старшина.

– Есть держать по фарватеру! – ответил рыжебородый, шестом направляя нос нашей посудины в нужную сторону.

Вода теперь бурлила и клокотала под нами; крупные шапки пены всплывали из-под камней, из-под коряг и ошалело крутились в водоворотах. Баржа, стремительно лавируя между темными корягами и каменными выступами, вырвалась наконец на спокойно разлившееся стремя реки.

– Отбо-ой! – протяжно крикнул рулевой.

– Спасибо за службу, – сказал старшина, проходя мимо нас и забирая шесты.

Мы, довольные собой, уселись на прежнее место и закурили. С кормы снова донесся женский гомон.

– Какая бешеная река, – сказал я. – Чуть зазеваешься – и амба.

– Река что жизнь, – отозвался рыжебородый. – Живешь вот так и лавируешь от берега к берегу, стремнину ищешь – фарватер. Не то – не успеешь оглянуться – в залом затянет. Видал – черные коряги торчат из залома. А когда-то они живыми деревьями были, да стояли возле берега, на опасном месте.

– Да, да! – охотно откликнулся я. – Нечто подобное и с людьми случается. Вы давно здесь живете?

– Порядочно.

– А не бывало при вас какой-нибудь… – я чуть не спросил «забавной истории», но вовремя спохватился, имея в виду его затрапезный вид, а следственно, и нечто неприятное, возможно, пережитое им совсем недавно, и, чтобы не задеть его самолюбия, сказал: – Поучительной истории или, может, случая из производственной практики?

– Всякое бывало, – сухо ответил он, отбросил щелчком папироску за борт и, глядя на темную бегущую воду, погрузился в свои думы, вовсе не обращая на меня никакого внимания.