У Эрленда было похмелье, и тело занемело. Лицо опухло от ночных возлияний, надо было надеть темные очки, но на улице уже стемнело, и он бы только привлекал к себе внимание.

В аэропорту его никто не встретил, он уже заскучал по Крюмме и пожалел, что запретил тому ехать. Но у Крюмме все равно не было времени, в редакции газеты царило радостное безумие, избежать которого можно было только в случае смерти. А мать еще не умерла. Город был прекрасен в темноте, стыдиться нечего, Крюмме бы понравилось. Что бы он, Эрленд, делал без этого человека? Гости пришли в ужас, когда он вдруг зарыдал после третьей рюмки коньяка. Вроде и выпил-то не так много, но вдруг расслабился оттого, что праздник удался и все хозяйские обязанности исполнены, единственное, что оставалось — это выпивать, болтать, смеяться и ждать Рождества. Седло барашка в исполнении Крюмме оказалось шедевром, а корзиночки с яблоками были воздушны и легки, как летние облачка. А стол… Что говорить о столе, такие столы видишь только в интерьерных журналах, и никогда не поверишь, что такое можно сделать самому, а он сделал. Это была своего рода разрядка. Удачный обед с мыслями об умирающей матери. Плохое сочетание, зато был коньяк. И когда он разрыдался, всхлипывая и завывая так, что даже сам понимал, как жалко выглядит, Крюмме вытащил его в холл. Там все еще стоял вертеп. Эрленд никак не мог усвоить, что нельзя много пить, когда в голове вертятся мрачные мысли. В таком случае лучше прогуляться, подышать свежим воздухом, а не опускаться до полной пафоса пьянки с дорогими тебе людьми. А в Рождество тем более. Это счастье. Его может оказаться слишком много для простого человека.

Отель был не самым выдающимся, хотя Эрленд прекрасно понимал, какой фурор тот произвел двадцать лет назад. Но они-то с Крюмме были в Дубае. По сравнению с отелем «Бург-аль-Араб» все остальное меркнет.

Украшение в холле было перегружено деталями, в маленьком Трондхейме, видимо, не слышали о минимализме. Но Эрленд не станет им рассказывать, он приехал с коротким визитом и не собирается устраивать мастер-класс. Он зарегистрировался и получил вместе с ключом сложенную записку с телефоном.

В номере он сразу отправился в ванную к зеркалу. Лицо все еще опухшее, под глазами мешки. Уголки губ немного опустились. Ну можно ли в самом деле столько плакать? Он достал косметичку из чемодана, побрызгал ледяной водой на салфетку и долго прижимал ее к лицу, чуть не задохнулся. Затем втер в кожу подтягивающий крем без отдушки и освежил тонкую черную подводку под глазами, нанес на волосы пенку, хорошенько их взлохматил, потом уложил вверх и одну прядку опустил на лоб. Позвонил Крюмме на работу и сообщил, что добрался.

— Зря я приехал, не надо было. Но ты же знаешь, каким я бываю импульсивным.

Крюмме засмеялся, сказал, что любит его и что это было не импульсивное действие, а поступок, продиктованный необходимостью. Эрленду снова стало нехорошо от мысли, как много ему пришлось рассказать о своем детстве, когда они ложились сегодня ночью, и он съежился в объятиях Крюмме и рыдал. Крюмме еще раз напомнил ему, что завтра он должен вернуться домой, и скоро все опять наладится, а ему не придется мучиться угрызениями совести из-за того, что не навестил свою родную мать на смертном одре.

Крюмме сказал ему очень правильные вещи, и, положив трубку, Эрленд направился прямо к мини-бару и достал смехотворно маленькую бутылочку шампанского, которую тут же опустошил. Оно было ледяным, единственное его достоинство, а так — слишком сладкое.