И в других отношениях он тоже изменился. Не то чтобы теперь он питал сострадание к другим существам, но он старался, чтобы Алате было удобно, отчасти потому что надеялся устроить с ее помощью свое будущее, отчасти по причинам, которые не понимал и никогда не смог бы полностью понять. Еще у Донахью появилась склонность размышлять, чего раньше за ним не водилось. Его разум, обычно бездействующий, кроме тех редких случаев, когда он начинал функционировать на примитивном уровне, сейчас был постоянно переполнен мыслями. Не глубокими философскими вопросами и ответами, потому что Урод никогда не задумывался о таких вещах. Донахью обдумывал как убить Гарета Кола, и даже нарисовал мысленную картину или две о том, как сотрет в порошок Ступицу, после того как уничтожит Крастона и Рислера.

Вот о чем думал он, молча вышагивая по пустынной дороге. Его молчание с благодарностью принималось Алатой Дрейк. Почему-то любой их разговор заканчивался или проклятиями Рыжебородого в адрес Гарета Кола, или радостными мечтами о предстоящей первой брачной ночи. И то и другое было в равной мере неприятно Алате, и чем меньше они говорили, тем больше это ей нравилось. Больше она не боялась Рыжебородого, но намеренно избегала общения с ним и собиралась так вести себя как можно дольше. Она чувствовала определенную симпатию к Донахью, симпатию, граничащую с жалостью, с того времени как поняла, каким ужасным адом была его жизнь в Туннелях Гарета Кола. «Но, — мысленно прибавляла она, — жалость всего мира не сможет искупить ужасные преступления, которые Донахью совершил против Нормалов». И особенно против одного Нормала много лет назад, когда Алата по детской своей глупости верила, что мир столь же невинен, как и она сама.

К тому времени, как они добрались до Кингстона, рана Донахью зажила, и он вошел в город, чувствуя себя совершенно здоровым и полным сил. Никто не обращал на него и Алату внимания. Скоро Донахью понял, что Кингстон стал для купцов перевалочным пунктом, расположенным между Ступицей и более южными городами. Беглецы отправились в меблированные комнаты, где Донахью снял простую комнату. Алата просидела на стуле всю ночь, отказавшись присоединиться к нему в постели. После краткого спора Рыжебородый пожал плечами, отвернулся и через мгновение захрапел.

Утром Донахью почувствовал себя хорошо отдохнувшим и радостно строил планы на будущее. Это будущее совершенно четко включало в себя Алату Дрейк. Рыжебородый заговорил с ней. Что ему было нужно, так это поговорить. За долгие годы, проведенные в Туннелях, он привык разговаривать сам с собой. Иметь кого-то, с кем можно было бы поговорить, казалось ему определенным преимуществом.

— Ну, — начал он, — я уверен, что перво-наперво нам нужно пожениться.

— Ты ошибаешься, Торир, — печально сказала Алата. — Первое, что нужно сделать, — раздобыть денег. Теперь ты не на содержании Страмма. Тебе придется платить за свадьбу и рано или поздно за эту комнату платить тоже придется.

— Я думал об этом, — признался он, немного помолчал, а потом прибавил: — Почему бы нам не объявить им, что ты — Баронесса Дрейк? Тогда мы получим небольшой кредит.

— Это самое глупое предложение, которые ты выдвигал, — презрительно сказала она. — Что, если горожане знают о том, что Крастон ищет нас? Пока нас никто не узнал, но нет гарантии, что местные жители ничего не знают о тебе.

— Меня в покое они могут и не оставить, но тебя-то они не тронут. Ты ведь Баронесса, помнишь?

— Вот еще одна причина, почему они не оставят меня в покое, если Крастон уже поговорил с ними.