— Просто настроения нет. Все эта жара. — Она немного покривила душой — июнь только начался.

Через пару дней Ирэн отправилась на поезде в Париж, взяв с собой только служанку.

— Может, подождешь неделю? — спросил ее Годфри. — Я бы с делами более-менее разобрался.

— Было бы хорошо, но, боюсь, через неделю порыв пройдет и мне не захочется никуда ехать, — ответила Ирэн. — К тому же я знаю, что со спокойной душой ты дела не оставишь. Нет, я прокачусь в Париж, залижу раны, навещу своих недостойных друзей, достойнейшего учителя пения и вернусь, как только ты по-настоящему соскучишься.

— Тогда тебе нужно вернуться прямо сейчас, с самого порога, — галантно проговорил Годфри.

Ирэн тоже могла быть жестокой, и ей это нравилось.

В Париже Ирэн оставила служанку в отеле и вышла на «охоту». Разумеется, авантюризма в ее затее хватало, но она думала: «Либо здесь, либо в Вене, а Париж к Женеве ближе». Брюки отглажены, волосы спрятаны под шляпку — Ирэн дни напролет просиживала в маленьких кафе, потягивала кофе и смотрела, как мимо ее столика течет пестрая шумная толпа и проплывают дамы в элегантных платьях — величавые, словно феи. После двух лет в тихой провинции она никак не могла привыкнуть к мерзкому запаху экипажей и чувствовала себя чужой, праздной наблюдательницей на берегу бурной реки.

Когда зажигались фонари, Ирэн оставляла на столике мелочь и шла в Гранд-опера или в филармонию: подкупит капельдинера, проскользнет в зал после первого акта, встанет на верхнем ярусе чуть поодаль от сидящих зрителей, и пока на сцене демоны забирают Фауста или на струнах серебрится Шестая симфония Чайковского, разглядывает в бинокль оркестрантов. После спектакля или концерта Ирэн пробиралась за кулисы с букетом — цветы спасали от ненужных вопросов — и прислушивалась к выговору музыкантов.

На исходе четвертого дня она отправилась в «Опера комик», где третьим скрипачом оказался бледный узколицый мужчина с ястребиным носом, который читал партитуру внимательнее, чем дóлжно музыканту-профессионалу.

Тем вечером Ирэн не написала Годфри: у раскрытого окна своего номера, вдыхая теплый и влажный воздух Парижа, она тренировала голос. В свете фонаря было видно, как прохожие останавливаются и поднимают головы. За спиной Ирэн служанка гладила ее платья, до сих пор дожидавшиеся своего часа в чемодане. Наутро знакомый устроил Ирэн встречу с директором «Опера комик», которому она представилась как мадам Ридардс из Америки. На пробах она спела так хорошо, что ее взяли в хор и утвердили дублершей исполнительницы партии Розетты в опере «Манон».

Во время первой репетиции Ирэн наблюдала за подозрительным скрипачом, но лишь со спины. Тот ни на секунду не отвлекался от партитуры, но когда она запела с четырнадцатью другими хористками, чуть поднял голову, присматриваясь.

Ирэн решила не заговаривать с ним первой: в свое время он дал ей шанс исчезнуть — значит, нужно ответить тем же. Однако вечером он поджидал ее у служебного входа: поджарый, прямой как палка, стоял поодаль от стайки юнцов, которые принесли цветы для хористок. Свет фонаря на него не падал, поля цилиндра отбрасывали тень на лицо. Ирэн застыла на лестнице, не обращая внимания на протянутые молодыми людьми букетики. Дам сердца у юнцов, видимо, не было, и они положили глаз на нее.

Ирэн улыбнулась молодым людям и громко, ничуть не смущаясь, проговорила:

— Джентльмены, вы мне мешаете, пропустите!

Ее пропустили, хотя без удивленных взглядов не обошлось. Но юнцы есть юнцы — следом за ней спускалась молодая очаровательная мадемуазель Парно, поэтому когда Ирэн приблизилась к музыканту, на нее уже никто не обращал внимания. Раньше такой возможности не было, и сейчас она с любопытством рассматривала его лицо: красивые глаза — большие и чистого серого цвета, рот тонкий, но чувственный.