— Читал.

— Сорди — Чичиков.

«Есть справедливость на этом свете!»

— Сорди — идеальный Чичиков! — сказал я. — А он согласится?

— Я говорил с ним. В принципе ему эта идея нравится. Но он хочет, чтобы Чичиков был итальянцем. Это возможно?

— Думаю, да, — сказал я, подумав. — В то время в России было много итальянцев. Но нам надо это согласовать. Можно от вас позвонить в Москву?

— Не торопись. То время нам не нужно. Я побеседовал и с Дино. Он готов обсудить этот проект, но при условии, если мы действие перенесем в современную Россию. Говорит, что костюмные картины сейчас никто не смотрит.

— А вот это невозможно!

— Возможно. Я прикинул. Альберто — итальянский жулик, который приезжает в Россию провернуть аферу. Помещики — коммунистические боссы. А мертвые души эти, как их… Валера, как ваши крестьяне теперь называются?

— Колхозники.

— Да. Мертвые души — колхозники. Только я пока не могу найти мотив, зачем итальянскому жулику понадобились души мертвых колхозников?…

Этого и я не знал. И подумал, что напрасно в свое время не сделал на плече наколку — холмик, крест и надпись «нет в жизни счастья!» (Смотри первую книгу.)

Дзаватини угостил нас обедом и показал свою коллекцию. Когда добрались до наброска Сарьяна, он сказал:

— Кстати, Данела, хотел спросить. Карло Лидзани говорит, что видел у тебя дома интересную миниатюру грузинской художницы. А почему ты мне ее не показал, когда я у тебя был?

— Вы ее видели, но не обратили внимания. Это маленькая лошадка на зеленой травке, — сказал я.

ЛОШАДКА НА ЗЕЛЕНОЙ ТРАВКЕ

В Тбилиси я, как правило, останавливался в гостинице «Иверия». В восемь утра выходил на набережную, шел через Верийский мост на улицу Плеханова, потом сворачивал на улочку, у которой все время менялось название (и до сих пор меняется, поскольку ее называют то в честь радостного события присоединения Грузии к России, то в честь радостного события отсоединения Грузии от России). Заходил в подъезд, в котором на мраморном полу была надпись латинскими буквами Salve, что означает «Добро пожаловать». Поднимался на третий этаж и завтракал на веранде у Гии Канчели. За стол садились: Нателла — сестра Гии, Люля — жена Гии, маленькие Сандрик и Натошка — дети Гии. Ели мацони, сулугуни, яичницу с помидорами, и я рассказывал, что придумал за вчерашний день и ночь. А потом в своем маленьком кабинете, где едва помещался рояль, Гия играл то, что сочинил за вчерашний день. И все слушали. Закончив играть, Гия мрачно спрашивал меня:

— Ну, что?

— Неплохо. Но можно еще поискать, да, дядя Гия? — говорили дети.

Обычно эту фразу каждый раз после прослушивания говорил я.

— Да, да, конечно! — сердился папа.

Дети были музыкальные и помогали нам в оркестровке. Гия доверял Натошке ударять карандашом по колокольчику, а Сандрик (он постарше) играл с папой в четыре руки.

Когда Натошке стукнуло четыре года, она подарила мне рисунок — маленькая лошадка на зеленой травке. Эту лошадку я оправил в роскошную раму и повесил в своем кабинете на самом почетном месте, напечатал и приклеил бумажную табличку: «Нато Канчели. Вторая половина двадцатого века». Когда ко мне приходят гости, они, как правило, обращают внимание именно на эту картинку. Читают табличку и спрашивают:

Кто это?

— Нато Канчели, моя любимая грузинская художница.

— А почему мы ничего о ней не слышали?

— Она не выставляется.