Я оборачиваюсь и вижу фигуру в черном, она следит за мной, и я, как могу, медленно, несмотря на галлоны адреналина, плещущиеся в моей крови, поворачиваюсь и вразвалочку ухожу. Раздается свист: сигнал Охотницы напарнику. Тут я бросаюсь бежать…

Боковыми улочками и переулками я пробираюсь в какой-то бар, вхожу внутрь и сажусь в углу, откуда хорошо вижу улицу через окно. На улице полно фейнов. Постепенно я набираюсь смелости и выхожу, осторожно пробираюсь назад, к квартире, но Охотниц больше не вижу.

Я возвращаюсь как раз перед наступлением темноты и сразу выхожу на террасу.

Я уверен, что они меня видели. Мне удалось оторваться, но теперь они знают, что я здесь. Они как-то узнали, что это был именно я.

Я сплю. Во сне я все бегу по трижды клятому переулку, но иначе: первый раз за все время я помню, что надо не сводить глаз с противоположного фасада дома. Я гляжу, гляжу и вижу обычные дома, обычных фейнов, автобус, машины, а добежать до них никак не могу. Я слышу Охотников позади себя, они кричат:

— Ловите его! Вырвите ему руки! — От страха я припускаю еще быстрее, и тогда они начинают стрелять, так метко, что почти попадают, но быстрее я бежать уже не могу… и просыпаюсь.

Габриэль сидит на корточках и смотрит на меня.

Я говорю ему, совсем не вежливо, чтобы он убрался и оставил меня в покое, а сам ложусь на другой бок и закрываю глаза. Не уверен, что мне следует рассказывать ему о том, что случилось сегодня. Мне ведь нельзя покидать квартиру, хотя, с другой стороны, если я расскажу ему про Охотниц, может быть, он все же отведет меня к Меркури. Я решаю сказать. Но, открыв глаза, обнаруживаю, что Габриэль ушел.

День пятый. Я готовлюсь рассказать Габриэлю про Охотниц, пока мы моем посуду. Он передает мне мокрую чашку, но не сразу отпускает, когда я беру ее в руку, так что мне приходится немного потянуть ее на себя, и тогда он говорит:

— Швейцария — хорошая страна. Белых Ведьм тут почти нет, в Женеве вообще ни одной, а Черным, как правило, можно доверять. Зато есть полукровки, которые продадут тебя с потрохами, как только увидят. Их используют Охотники.

Так Габриэль сообщает мне, что знает о том, что я выходил.

Я вытираю чашку.

Он продолжает:

— Женева — чудесный город. Тебе так не кажется?

Это еще один способ сообщить мне о том, что он знает о моем вчерашнем выходе.

Я ругаюсь на него матом.

— Тебе нельзя покидать квартиру. — Так он в последний раз сообщает мне о том, что знает, что я ее покидал.

— Тогда отведи меня к Меркури.

— Откуда мне знать, что ты не шпион? Откуда мне знать, что ты выходил не затем, чтобы поболтать с Охотницами?

Я только смотрю на него в упор. Из его зеркальных очков на меня смотрит одиночка.

— Откуда мне знать, если ты не хочешь со мной говорить?

Я снова матерюсь и выхожу на террасу.

Когда я возвращаюсь в квартиру, Габриэль уже ушел.

Не знаю, что мне делать с Габриэлем, но поведать ему историю своей жизни я не намерен, это уж точно. Я решаю начать отмечать время фигурами из пяти перекладин, как видел в кино про зэков. На стене возле окна я процарапываю четыре вертикальные линии, потом перекрываю их глубокой пятой, диагональной.

Какое-то время я смотрю в окно, потом отжимаюсь. Снова смотрю в окно. Потом делаю приседания и еще отжимаюсь. Снова смотрю в окно, после чего решаю немного побоксировать со своей тенью. Снова проверяю, как там вид.

Не думаю, что мой рассказ Габриэлю о себе что-нибудь изменит. Я ведь могу наврать. И он это знает.

Я шлепаюсь на диван. Вскакиваю. Падаю опять.

Нет, ни за что не расскажу Габриэлю правду.

Я встаю. Надо чем-то заняться.

Я решаю разобраться с камином, для чего приходится встать ногами в очаг, выпрямиться и оказаться головой в вытяжной трубе.