— Вам нужна предсмертная записка? — хмыкнул один детектив.

— Мне нужна причина. Я знала эту женщину.

— Жены думают, что знают своих мужей. А родители знают своих детей.

— Да, после самоубийств я всегда слышу одни и те же слова. Мы не заметили никаких сигналов. Я полностью отдаю себе отчет в том, что семьи иногда пребывают в неведении. Но это…

Маура замолчала, осознав, что три пары глаз разглядывают ее, известного судмедэксперта из Бостона, которая пытается оправдать такую нелогичную вещь как интуиция.

— Поймите, работа доктора Уэлливер — консультировать травмированных детей. Помочь им исцелиться после тяжелой эмоциональной травмы. Она жила этой работой, так с чего бы ей травмировать их еще больше, позволив увидеть такое? Умирать подобным театральным образом?

— У Вас есть ответ?

— Нет. Как и у ее коллег. Никто из преподавателей и персонала не понимает этого.

— Близкие родственники? — спросила доктор Оуэн. — Кто-нибудь, кто сможет позволить понять ее поступок лучше?

— Она была вдовой. Насколько известно директору Бому, у нее нет семьи.

— Тогда, боюсь, это одна из тех неизвестных причин, — подытожила доктор Оуэн. — Но я проведу вскрытие, несмотря на то, что причина смерти кажется очевидной.

Маура посмотрела на тело и подумала: «Определить причину смерти будет самой легкой частью. Вскрой кожу, изучи разорванные органы, раздробленные кости, и ты найдешь ответы». Ее беспокоили вопросы, на которые она не могла ответить. Мотивы, потаенные страдания, что заставляют людей убивать незнакомцев или сводить счеты с жизнью.

После того, как последний полицейский автомобиль уехал, Маура поднялась наверх в учительскую, где собралась большая часть персонала. В очаге горел огонь, но ни одна лампочка не светилась, словно никто из них не мог вынести яркого света в эту трагическую ночь. Маура опустилась в бархатное кресло и принялась рассматривать блики огня на лицах. Она услышала мягкий звук, с которым Готтфрид наливал бренди в стакан. Не говоря ни слова, он поставил его на стол возле Мауры, предполагая, что она тоже не откажется от крепкой выпивки. Она кивнула и с благодарностью отхлебнула.

— Кто-то из присутствующих должен догадываться, почему она это сделала, — заявила Лили. — Должен быть какой-то знак, нечто, что мы не восприняли всерьез.

Готтфрид ответил:

— Мы не можем проверить ее электронную почту, потому что я не знаю пароля. Но полиция осмотрела ее личные вещи в поисках предсмертной записки. Ничего. Я поговорил с поваром и садовником, и они не заметили ничего необычного, ни единого знака того, что Анна была самоубийцей.

— Сегодня утром я видела ее в саду, она срезала розы для своего кабинета, — сказала Лили. — Это похоже на женщину, которая собирается покончить с собой?

— Откуда нам знать? — пробормотал доктор Паскуантонио. — Это она была психологом.

Готтфрид оглядел коллег в комнате.

— Вы все разговаривали с учениками. У кого-нибудь из них есть ответ?

— Ни у кого, — ответила Карла Дюплесси, учитель литературы. — У нее были на сегодня запланированы четыре консультации со школьниками. Последним в 13 часов был Артур Тумбс, и он сказал, что она казалась немного невнимательной, не более. Дети ошеломлены не меньше нашего. Если вы считаете, что это тяжело для нас, представьте, насколько тяжело это для них. Анна разбиралась с их эмоциональными потребностями, а теперь они узнали, что она была слабой. Это заставит их задаться вопросом: могут ли они рассчитывать на нас. Достаточно ли сильны взрослые, чтобы поддерживать их.