Так провели они вместе много дней, делясь подаянием, засыпая прямо на мостовой, бродя по полям, среди отягченных гроздьями виноградных лоз, с риском, что какой-нибудь крестьянин не ровен час пальнет в них из ружья.

Казалось, Тото был счастлив. Иногда он сажал девочку себе на плечи и мчался во весь опор, прыгая через канавы, кусты, навозные кучи, пока, раскрасневшись как уголь в печке и громко хохоча, не останавливался под каким-нибудь деревом или среди тростника. Нинни, еле переводя дух, смеялась вместе с ним. Но если взгляд ее случайно останавливался на обрубке языка, судорожно бившемся во рту хохочущего Тото, она ощущала дрожь ужаса, пробиравшую ее до мозга костей.

Нередко бедняга немой замечал это и весь остаток дня грустил.

Но какой ласковый стоял октябрь!.. Вдалеке четко вырисовывались темные очертания гор на светлом фоне, где смешивались белый и зеленоватый тона, слегка подернутые лиловатой дымкой, которая, распространяясь все выше и выше, становясь все нежнее и нежнее, сливалась с лазурью небосвода. Нинни с полуоткрытым ротиком спала на сене, Тото, присев рядом на корточках, не сводил с нее глаз. В нескольких шагах от них находился камышовый плетень и два старых дуплистых масличных дерева. Отсюда, сквозь белый камыш и темную листву олив, небо казалось еще прекраснее.

Бедняга немой все думал, думал — кто знает, о чем? О Звездочке из сказки? Об Арапе? А может быть, о желтой хижине под каменным дубом, где одинокая старуха сидит за пряжей, тщетно ожидая его? Кто знает!

Запах сена как-то странно пьянил его: ему казалось, что по жилам его пробегают мурашки, он ощущал во всем теле легкую дрожь, в крови зажигалось пламя, охватывало мозг, и в мозгу вспыхивали странные образы, видения, лучистые очертания лиц, которые тотчас же исчезали, едва блеснув.

Случалось вам видеть, как загорается край жнивья?

Огонь только коснется коротких сухих стеблей, и они тотчас же загораются, краснеют, корчатся и с легким треском превращаются в мертвый пепел, а глаза ваши еще хранят отражение этого пламени.

Нинни ровно дышала, слегка запрокинув головку. Тото взял соломинку и слегка пощекотал ей шею. Девочка, не открывая глаз, со слабым стоном, похожим на вздох, пошевелила рукой, словно отгоняла муху. Немой подался назад и засмеялся, закрывая рот рукой, чтобы она не проснулась. Потом он встал, побежал к обочине дороги нарвать растущих там белых цветов, рассыпал их вокруг Нинни и склонился над нею так низко, что почувствовал на своем лице ее теплое дыхание. Он наклонялся все ниже, ниже и ниже, медленно, словно зачарованный, смежил веки и поцеловал ее в губы. Это прикосновение разбудило девочку, она вскрикнула, но сразу узнала Тото, раскрасневшегося, еще не успевшего открыть глаза, и засмеялась.

— Вот сумасшедший! — произнесла она своим голоском, напоминавшим порою звук мандолины.

Потом они часто приходили сюда, играли и катались на сене.

В одно ноябрьское воскресенье, около полудня, они стояли под сводами Сан-Рокко. В прозрачно голубом небе сияло солнце, заливая дома неярким нежным светом. В пронизанном этим светом воздухе плыл праздничный звон колоколов. С более отдаленных улиц города, словно жужжание из огромного улья, доносился неясный шум. Они были одни: с одной стороны — пустынная улица Гатто, с другой — вспаханные поля. Тото смотрел на цветущий плющ, свисавший из щели в красной кирпичной стене.

— Вот и зима наступает, — задумчиво сказала Нинни, взглянув на свои босые ноги и выцветшие лохмотья. — Пойдет снег, все кругом побелеет. Нам же негде погреться… А что, мама у тебя умерла?

Немой опустил голову, но тотчас же быстро поднял ее: блестящие глазки его уставились в дальний горизонт.