В поисках разумного объяснения я, естественно, попытался найти что-нибудь, что знаменовало бы собой поворотный пункт между этими двумя фазами. Мне показалось, что им может быть то, что на первый взгляд представлялось самым тривиальным из всех инцидентов, — мертвая мышка, полученная в Рэмплфорде по почте. Из того, что сообщил мне мистер Маршалл, и из своего собственного расследования я заключил, что до того момента леди Барбер еще надеялась заключить мировое соглашение с мистером Сибалдом-Смитом на условиях, которые не погубили бы ее мужа окончательно. После стало ясно, что мисс Парсонс не позволит ей этого сделать. Вот тут-то мне в голову и пришла мысль, что в подобных обстоятельствах она могла решить: лучше убить мужа и жить на то, что он ей оставит, чем допустить, чтобы все его имущество и положение в обществе пали жертвой непомерных требований мистера Сибалда-Смита.

— Ага! — сказал Петтигрю.

— Тем не менее этой версии явно недоставало обоснованности. Если она верна, зачем было леди Барбер предпринимать такие неимоверные усилия, чтобы сохранять жизнь мужу, и почему она так тщательно следила за тем, чтобы ее собственные «покушения» не увенчались успехом? Я полагал, однако, что все это объясняется крайне сложной схемой, которую она разработала, чтобы отвести от себя подозрения, и что эту версию стоит разрабатывать дальше. Но прежде всего я должен был убедиться, что леди Барбер действительно выгодно убить мужа. С помощью нашего юридического департамента я выяснил, что в случае смерти судьи ничто не помешает мистеру Сибалду-Смиту продолжить судебное преследование в расчете на его наследство, поэтому, убив мужа, она ничуть не улучшит свое финансовое положение. Таков, как мне сказали, результат недавнего изменения, внесенного в закон.

— Акт о законодательной реформе (пункт «Прочие положения») от 1934 года, — отчеканил Петтигрю.

— Благодарю вас, сэр. К сожалению, как выяснилось позже, я не довел свои юридические изыскания до конца и, получив ту информацию, о которой только что сказал, решил, что моя версия ложна. По той или иной причине леди Барбер притворялась, будто пытается убить мужа, но в то же время самоотверженно спасала его от смерти. Здесь, с моей точки зрения, могло быть только два объяснения. Либо она намеренно старалась запугать его в каких-то своих смутных целях, либо она страдала неким душевным расстройством. Второе казалось мне более вероятным. Я мало смыслю в подобных вещах, но вполне мог себе представить, что у женщины, пребывающей в большом нервном напряжении, искренне опасающейся за мужа, проводящей ночи без сна, чтобы предотвратить любое нападение на него, могла в конце концов сдать психика, и она могла начать подстраивать покушения, чтобы оправдать те усилия, которые прилагала. Если я прав, думал я, то, как только связанное с турне напряжение спадет, и она снова заживет более-менее нормальной лондонской жизнью, все эти странные проявления прекратятся. Так и случилось.

В то же время что-то продолжало меня беспокоить. Но по мере того как время шло и не возникало никаких признаков опасности, грозившей судье, я решил, что был прав. Когда Хеппенстол лишился возможности причинить какой бы то ни было вред судье, прекратилась первая серия угроз и нападений. Когда леди Барбер вернулась в Лондон, прекратилась и вторая, фиктивная. Однако все казалось слишком просто. И тут, словно затем, чтобы решить исход дела, последовала попытка самоубийства судьи. Сомнений в том, что это была подлинная попытка, не было, равно как не было сомнений и в том, что леди Барбер сделала все, что было в ее силах, чтобы спасти его.