В Америке тем временем выходит перевод “Мандаринов”, и Олгрен отзывается о них в печати довольно резко, а потом просит прощения в письмах, ссылаясь на то, что журналисты исказили его слова. Он безуспешно хлопочет о заграничном паспорте, но получает его только в 1959 г.

279.

[Сентябрь 1959]

Очень дорогой, ничуть не изменившийся ты! Почему я пишу в Гэри? Я думала, домик на озере, сад с комарами и лагуна больше тебе не принадлежат. Да, конечно, обязательно приезжай весной в Париж подновить свои запасы магии! Не знаю, далеко ли мы заберемся в наших странствиях, но мой спутник жизни никак нам не помешает, поскольку я как раз подвела под этим черту. Почувствовала потребность опять стать свободной и стала. Так что можешь остановиться у меня, в твоем распоряжении будет отдельная маленькая комната. Ладно, разберемся на месте. Главное, приезжай. Сколько всяких историй, правдивых и не очень, я расскажу тебе, а ты мне! Приезжай, милый. И вовсе не нужно много денег, если ты будешь жить у меня, путешествовать на моей машине (страшно?) и есть мою стряпню (это уж точно страшно, я знаю). Приезжай, и мы чудесно, по-стариковски, поживем вместе. Жду.

Твоя Симона.

Сартр, Бост и вообще все требуют, чтобы ты появился до того, как облачишься в саван.

Весной 1960 г. Олгрен приезжает в Париж. Живет у Симоны де Бовуар, на улице Шельшер. Потом они отправляются вместе путешествовать по Европе. В августе Симона де Бовуар уезжает с Сартром в Бразилию. Олгрен остается во Франции до сентября. Это их последняя встреча.

283.

28 октября [1960]

Кубинский “Отель Насьональ”,

Гавана

Дорогой мой зверь, мой Нельсон! Столько всего произошло с тех пор, как я сделала попытку отправить тебе письмо из Белена (интересно, что из этого вышло?). Оттуда мы полетели в Манаус, это на Амазонке. Очень странный город. Когда-то он ненадолго разбогател на каучуке, экспортируя его во все страны мира. В те годы здесь выстроили огромный экстравагантный театр и массу не менее экстравагантных и очень уродливых зданий. А потом все разом кончилось: англичане украли семена каучуковых растений и стали разводить их в Индии. Манаус за каких-нибудь полгода оказался разорен, пришел в упадок, и теперь это мрачный нищий город, зажатый между непроходимыми джунглями и огромной рекой. Настоящее пекло с влажной жарой. А Амазонка! Миссисипи по сравнению с ней — жалкий ручеек. У меня там вдруг поднялась температура, но я ни за что не хотела болеть в Манаусе, и мы первым же самолетом, в четыре часа утра, улетели в Ресифи (пятнадцать часов лету). Когда мы приземлились, я была полумертвая. В Ресифи тоже пекло, хотя и не такое ужасное, там дует приятный ветерок, но температура у меня продолжала подниматься, пришлось вызвать врача, и он поставил диагноз “тиф” — которого, естественно, не было, иначе я бы не выздоровела так быстро. Меня отправили в больницу и пичкали антибиотиками, убивая болезнь, а заодно и меня, — слабость была такая, что я провалялась там неделю. Я лежала в отдельной палате, но все равно это был ад. Очень шумно, невозможно сомкнуть глаз, есть почти ничего нельзя и страшная скука! В довершение всего спятил Сартр. Мы выбрали Ресифи, потому что оттуда собирались вылетать во Францию, но отчасти и потому, что там живет рыжая бразильянка, в которую втрескался Сартр. И пока я маялась в больнице, он водил ее на прогулки. Ты не представляешь себе, что такое северный бразильский город, такой, как Ресифи. Девушки обязаны хранить невинность до свадьбы, иначе на них никто не женится. Гулять с мужчиной можно, только если собираешься за него замуж, иначе прощай репутация. Эта девушка достаточно сильная и независимая, ей очень нравится Сартр, и она часто и помногу с ним виделась, хотя ее осуждала семья и весь город.