— В чём у вас тут дело, ребята? — раздался знакомый голос с едва различимым мягким акцентом, и я немедленно почувствовал определённое облегчение.

Это Туан, мой сосед по комнате, заметил моё затянувшееся отсутствие и вышел искать меня во двор, позвав на подмогу моего земляка Ерлана и Гришу, самбиста из Харькова.

— Всё должно быть по-честному, хлопцы, — авторитетно заявил Гриша полякам, и они вынуждены были согласиться.

Студенты образовали круг, в который, скинув пиджаки и засучив рукава, вышли мы с Казимиром. Тот начал прыгать вокруг меня, пытаясь изобразить танец бабочки а-ля Мухаммед Али, под одобрительный ропот земляков, я же старался ни на минуту не упускать из вида его руки, сохраняя защитную стойку и постоянно поворачиваясь корпусом так, чтоб оставаться с ним лицом к лицу. Когда он всё-таки бросился в атаку, сделал он это чисто по-дилетантски, начав с правой и открывшись, пытаясь свалить меня ударом в челюсть. Здесь его и ждал мой коронный апперкот. Я уложил его одним ударом в подбородок — это был мой фирменный апперкот, благодаря которому с детства мой авторитет на «Майкудуке», в моём родном районе, всегда только рос и укреплялся.

После того вечера Туан, с которым мы прожили бок о бок почти четыре года, бесследно исчез из моей жизни.

— Так какими судьбами ты здесь оказался? — спросил его я.

— А я здесь, дорогой, уже ровно пятьдесят лет живу.

— Пятьдесят? — я посчитал в уме и понял, что ровно столько прошло после событий на Стромынке. — Так стало быть…

— А ты разве забыл, что именно ты мне порекомендовал этот город?

— Кажется, припоминаю, — сказал я. — Ты ведь за несколько дней до той вечеринки спрашивал меня, куда б тебе было лучше переехать, если бы ты остался в Союзе.

— Точно, — кивнул он. — Как видишь, я к тебе прислушался.

— Ни за что бы не подумал тогда, что ты говоришь всерьёз, — ответил я. — Ты же так мечтал снова уехать на Родину, повидать своих родителей. Тебе это удалось?

— Свою мать я успел застать в живых в девяносто втором, когда смог впервые с тех пор выехать во Вьетнам, — сказал Туан. — А отца я разыскал лишь в прошлом году, когда возил жену в Париж — в этом городе я разыскал его могилу, на кладбище Пантен.

Тут уже нашей беседой заинтересовались и остальные, особенно Маке:

— А, в самом деле, Иваныч, расскажи нам, как же у тебя так всё получилось. Никому бы такого не пожелал — при живых родителях прожить всю жизнь вдали от них. Почему так произошло? Ведь не по-людски это как-то.

— Боюсь это долгая история, друзья, — нехотя сказал Туан. — Не на один вечер.

— Рассказывай, Туан, — попросил Булат. — Всё равно ведь каждый вечер здесь видимся.

— Что ж, — тяжело вздохнул он. — Ещё на Родине, сколько помню, я с детства рос в чужой семье и видел родителей лишь изредка и по раздельности. В тринадцать лет я сбежал из дома в поисках своей матери. В разгаре была война. Мой город Сайгон был весь в дыму и огне. Шёл дождь…

1.

Всё началось из-за дождя. Дело в том, что у нас в Сайгоне за год сменяется всего два сезона — сухой сезон и сезон дождей соответственно. Поэтому, когда у нас заряжают дожди, то это всерьёз и надолго. Ребёнком я мог часами глазеть в окно на заливаемый тропическим ливнем асфальт, на уличных торговок, терпеливо переносящих атаки хлёстко и часто строчивших с небес пунктирных нитей, сидя на корточках на тротуаре, прикрывая свой нехитрый товар и самих себя, кто чем может — кто кусками материи, кто полиэтиленом, кто обрывками мешковины.