Я горько рассмеялась, чувствуя солёный привкус во рту – то были мои слёзы.

– Я не предам память моего сына, оставив его здесь одного, в этой земле. И чужого ребёнка мне нужно. Я хочу видеть на фотографиях и в своей жизни лицо своего сына, только своего и ничьего больше. Усыновив кого то, я вторично убью своего мальчика. И знай, я буду тосковать о своём ребёнке до последнего дня моей жизни.

– Аврора, но ведь боль со временем утихнет и уйдёт, – сдавленным голосом произнесла Ольга, утирая текущие слёзы. – Ты ведь говорила, что с тобой всё нормально, ты справляешься, но оказывается, что нет. Аврора, так ведь нельзя…

Ольгу задела моя боль, потому что она была настолько плотной и осязаемой, что все, кто находился рядом, ощущали рвущую сердце в клочья тоску. И старались отдалиться от меня. Кому захочется ощущать подавленность, когда в их жизни, итак, всё хорошо?

– И не говори мне, что я молода и буду ещё счастлива. Может быть, когда нибудь, я и усыновлю ребёнка, и мне доведётся радоваться ему. Но пока я должна оплакать своего малыша, который ушёл. И никакой другой ребёнок его не заменит. Никогда.

Ольга поднялась, её плечи опустились. Ей тоже было плохо, ведь она так радовалась моему Пашеньке, когда приходила в гости.

– Аврора, несмотря на твою страшную беду, я обязана дать тебе отпуск. В данной ситуации ты не работоспособна. Но это не значит, что ты уволена.

Я хмыкнула, но кивнула. Пока не уволена, прозвучало между строк. Кого она обманывает? Итак, всё ясно, что я отработанный материал.

Пусть так. Только Ольга не понимает, что когда я нахожусь один на один со своей болью, у меня ещё больше возникает желание исчезнуть и уйти вслед за своим сыном.

Со мной никто не прощался. Сотрудники сторонились меня, будто я заразная. Даже слухи ходили, будто я могу передать своё несчастье и другим.

Меня не задевало их мнение, пусть думают, что хотят.

И даже Ольга как то неуклюже и неловко меня обняла, и пожелала удачи.

Удачи? Мне? В чём? Для чего?

Я вышла из офиса и вдохнула полной грудью тяжёлый воздух поздней осени, который пах сыростью, морозом и чем то горьким. Именно такое же настроение царило у меня внутри.

Опустила понуро голову и поплелась к своей машине, шаркая ногами, словно древняя старуха.

* * *

– Мама! Мама! Слышишь? Мамочка!

Я обернулась на голос, но не видела ничего кроме сплошной темноты.

– Мама…

– Паша! Пашенька, где ты?

Я понимаю, что это сон! Другой сон, не такой, как обычно! Я не вижу своего сына, а только слышу его плач и крик, и то, как он зовёт меня.

– Где ты?! – срываюсь на пронзительный крик.

Вокруг меня одна темнота, я не вижу ничего, и это выматывает, лишает последних сил. Сколько я уже в этой темноте? Почему я слышу плач своего ребёнка, но не могу никак найти его?!

– Мама… – раздалось уже где то далеко.

– Нет! Нет! Вернись!

Я не хочу, чтобы мой сын покинул меня и во сне!

Но я не слышу больше его. Осталась только тёмная пустота.

– Вернись! – закричала, срывая голос, но мой крик утонул в этой тёмной мгле.

– Вернись! – я резко распахнула глаза и подскочила на кровати. Ощутила как меня бьёт крупная дрожь, стучат зубы, а всё тело покрывает противный липкий пот. А по моим щекам текут горячие, словно раскалённая лава, слёзы.

Обняла себя руками и моё тело непроизвольно стало раскачиваться из стороны в сторону.

Я не заметила как начала выть.

Если и есть где то Ад, то я как раз нахожусь в нём.