— Я люблю тебя! О боже, как я люблю тебя! Как никого другого…

Я вставала с кровати, стаскивая простыню, — я не могла дефилировать перед ним при свете голой. Он лежал на спине и смеялся над моими ухищрениями, а я наматывала на себя простыню, как тогу, чтобы сходить на кухню и принести нам что-нибудь попить, а он внезапно набрасывался на меня в дверях, подхватывал на руки, и простыня падала на пол, и я оказывалась в его объятиях, обнаженная и сконфуженная…

— Я поймал тебя, и теперь уже не отпущу!

А я и не хотела, чтобы меня отпускали. И чувствовала, что это правда. И это в самом деле было так.

К сожалению.

Я помню, ты всегда просил меня быть осторожной.

Но я не слушалась.

Как-то на улице ко мне подошла цыганка. Мне было семнадцать лет, и на мне была яркая блузка. Когда на мою грудь падал мужской взгляд, верхняя пуговица почему-то сразу расстегивалась. Цыганка не была мужчиной, и блузка не расстегнулась. Она взяла меня за руку и сказала:

— Поди сюда, я расскажу, что тебя ждет.

«Ага, видали мы таких!» — подумала я.

— У меня нет денег, — ответила я, и это была правда.

Я носила тогда сумочку, сшитую Иоасей, — почти прозрачную, и в ней не было никаких, ну совсем никаких денег. Ничего в ней не было, но она была очень красивая и отлично смотрелась у меня на бедре.

Цыганка кивнула:

— Я знаю.

И добавила:

— Жизнь у тебя будет короткая, замуж выйдешь не один раз, иностранцам будешь нравиться… Много лет будешь прятаться…

Я перестала ее слушать, потому что была влюблена не в иностранца, а всего лишь в одного парня из Кельце, которому нравилась совершенно другая девушка, а ко всему прочему у него были проблемы с эрекцией. О чем я узнала четырьмя годами позже как раз от той самой девушки, в которую он был влюблен. Наверное, я не должна говорить тебе о таких вещах…

Ты не знал, что ко мне всегда приставали цыганки, не так ли? Ты просил меня быть осторожной, но я не хотела быть осторожной.

А цыганка достала колоду карт, обычных, потрепанных, и спросила:

— Хочешь все узнать?

А я не хотела признаваться, что и не ведаю, о чем должна знать, что я ее уже не слушаю, и вообще мне не нравится все это: эти карты, здесь, в сквере, у костела Святого Иакова… Еще кто-нибудь увидит меня с ней и подумает, и…

И я утвердительно кивнула.

А она, вглядываясь в меня внимательно, раскинула карты, и я не отошла, а, словно загипнотизированная, слушала, что она говорит.

— Смотри, девятка пик с бубновым тузом означает неприятности, может быть, даже смерть. А то же самое наоборот — пиковый туз с бубновой девяткой — значит опасность, тебе это важно знать. А дом… — тут она стукнула темным пальцем по червонному тузу, — здесь твой дом, и он повернут к тебе обратной стороной.

Я всегда была доверчива, простодушна, наивна. Это теперь я так думаю, чтобы оправдать себя.

Когда я работала в главном торговом управлении… Ох, ты же знаешь, я любила эту работу и всегда жалела, что ушла оттуда, хотя никогда, конечно, в этом не признавалась. Но ему, моему мужу, было важно, чтобы я не выглядела усталой, чтобы у нас был настоящий дом. А у меня бывали и командировки, вся прелесть была в этих поездках: в Прагу я наведывалась раз в два месяца и со временем уж точно объехала бы весь мир… Но ведь брак важнее, так я решила… И вот однажды мне поручили срочно отправить экспресс-почтой DHL посылку. В рабочее время. Курьера у нас не было, и я охотно согласилась: стояла чудесная погода, июль, и любой повод был хорош, лишь бы выйти из душного помещения на залитую солнцем улицу. Мне выдали четыреста злотых, да еще было своих двести тридцать.