Хильер повернулся к Кларе. Его душило негодование, к которому примешивалось мерзостное возбуждение: все плечо и часть правой груди были обнажены. Клара уже успела оправиться от испуга.

— Милая,—выдохнул Хильер.—Я куплю вам новое платье. Обещаю.

— Вы его слабо ударили,—сказала Клара.—Смотрите.

Лежавший ничком русский уперся рукой в пол и, постанывая, попытался приподняться. Хильер снова ударил, на этот раз почти что ласково, и удовлетворенно вздохнувшая жертва затихла.

— Надеюсь, вы еще не раз увидите, как я одеваюсь,—сказал Хильер.—Причем в свою одежду. Помогите, пожалуйста, натянуть сапоги. Великоваты, но ничего.

Хильер поднял брюки. В них обнаружились залатанные кальсоны, вызвавшие в нем прилив сострадания. Хильер, пыхтя, натянул на себя униформу.

— Как я смотрюсь?

— Умоляю, будьте осторожны.

— Так, теперь ремень. Где фуражка? А, прямо возле двери повесил. Чувствовал себя как дома.

Брюки оказались широковатыми, но под кителем это будет незаметно.

— Я бы что-нибудь подложил,—сказал Хильер.

Он засунул под китель банное полотенце Клары.

— Вот так.

Он достал из кармашка халата наполненный шприц, пустил в воздух тонкую струйку и вонзил иглу глубоко в предплечье своей жертвы. По волосатой руке заструился тоненький ручеек. И вдруг, к их общему изумлению, русский пришел в себя. Произошло это внезапно, как после поцелуя феи. Он очнулся совершенно пьяным, захлопал глазами, облизнул губы и расплылся в улыбке. Хильер удивленно вслушивался в монолог раскрепощенного русского подсознания: «Батя в кровати мамаша пригрелась замело все говорю самовар-то пустой Юрке в рыло заехали Лукерья в рев слезы мерзнут дай холодного свекольника». Он с умилением посмотрел на Хильера и попробовал приподняться. И тут Хильера осенило.

— Где каюта миссис Уолтерс?—спросил он у Клары.

— Рядом. У нас три каюты подряд.

— А хрыч Николаев как хрястнет школа длины реки не знаю.

— Проверьте, пожалуйста, не заперта ли она. Если да, возьмите у помощника запасной ключ. Только, прошу вас,—побыстрее.

Клара сняла с крючка у двери короткую меховую накидку. Она не могла показаться на людях в разорванном платье. «Я люблю ее»,—подумал Хильер.

— Салгир самая длинная река в Крыму, но короткая. Южные склоны горы очень плодородные.

Он повторил: «Ochinplodorodnyie ». Затем снова попытался встать. Хильер его беззлобно осадил.

— За сараем летом Наташка юбку задрала живот здоровый показывает я не покажу она показывает я не покажу.

«Теперь бы показал»,—подумал Хильер.

— Она показывает я не покажу она показывает и я покажу.

Наконец-то.

— Хрыч Николаев обратно по морде заехал бате наябедничал батя по заднице отстегал.

Эх, крымское детство—все по морде да по морде. В каюту влетела запыхавшаяся Клара.

— Я взяла ключ в конце коридора, там, где кипятят чай. Сама открыла. Правильно?

— Умничка. Умная, восхитительная девочка. Одним движением Хильер поставил улыбающееся, бормочущее существо на ноги.

— Обопрись на меня, дружище. Сейчас пойдем баиньки. Тебе надо проспаться.

— В ее кровати?

— А что? Для нее это будет неплохим сюрпризом. Бормотание перешло в песню:

— Напали на козлика серые волки…

Наверное, песня родилась на севере Крыма,—в южной части, где нет степей, вряд ли могли происходить подобные ужасы. Крым—вязаные шлемы, Флоренс Найтингейл. В коридоре никого не было. Без особого труда они плюхнули его на койку миссис Уолтерс.