Хильер и Алан еще не успели спуститься по извилистой тропинке, когда позади раздался еле слышный, приглушенный выстрел. Риста больше не было, был человек с выжженной буквой S. Алан вздрогнул. Хильер, пытаясь улыбнуться, сказал:

— Представь себя героем романа Конрада. Наверное, он бы написал так: «Боже милостивый! — подумал я. — Что за восхитительное приключение! И я, мальчишка, оказался вдруг в гуще событий!»

— Да, — сказал Алан, — действительно, мальчишка. Но быстро превращающийся во взрослого.

Впереди сверкнула искрящаяся трамвайная дуга, и сквозь шорох моря и перекаты гальки Хильер услышал знакомый лязг.

— Боже милостивый! — воскликнул Хильер, но вспомнился ему не Конрад, а тот вечер в Брадкастере, когда они с Роупером бежали после кино к остановке, боясь, что не успеют на последний трамвай. — Только бы успеть!

Запыхавшиеся, они подбежали к остановке и вскочили в отъезжавший трамвай. Однако у Хильера хватило сил застонать, когда он увидел, кто сидит напротив.

— А, снова вы! Наверное, думаете, чего это я ушел так рано с работы. Можете меня подозревать, если хотите, но все знают, что я себя неважно почувствовал. Нечего было мне угрожать! Значит, только и поймали что мальчишку. Конечно, дело нехитрое: притащи ребенка в милицию — сразу расколется.

— Что он там про меня говорит? — испуганно спросил Алан.

— Все нормально, не волнуйся, — ответил Хильер и, повернувшись к русскому, рявкнул: — Molchat !

— Все, что можете сказать, да? Небось пацану-то не скажете molchi, наоборот, заставите говорить. Ну и что, про меня ему сказать нечего — я его в первый раз вижу. Надо было по верхам поскрести — директора, мэтра, всю эту банду. Все, молчок, опять разболтался.

Он достал все тот же измятый «Советский спорт» и принялся рассматривать фотографию женской сборной по легкой атлетике. Трамвай выехал на бульвар, и Хильер с Аланом приготовились сходить, повар же проворчал напоследок:

— Samozvanyets !

— Он вас обозвал? — спросил Алан.

— Да, тем же словом, что и ты тогда в баре. Помнишь, когда обнаружил, что я ничего не смыслю в пишущих машинках. Нет, лучше уж быть нейтралом.

— Перестаньте!

— Так, снимаем фуражку, надеваем плащ. Еще немного — и я уже не самозванец!

По влажному асфальту быстро шли в сторону портовых ворот мальчик и мужчина с непокрытой головой, в сапогах и белом плаще. Тишину, которую нарушало лишь воркование матросов и их подружек, внезапно пронзили крики и натужное тарахтенье старого мотора. С ними поравнялся (и даже умудрился обогнать) переполненный серый автобус, утопавший в клубах дыма.

— Наши, — сказал Алан, поежившись. — Пожрали, значит. И эта сука с ними.

— Коли так, надо опять пробежаться. Она не должна оказаться на корабле раньше нас.

— Почему?

— Потерпи — увидишь, — выдохнул на бегу Хильер. Когда они подбежали к воротам, пассажиры с переполненными желудками уже выходили из автобуса. Кто-то сказал: «Предупреждал ведь — не ешь столько инжира», — и подал руку спускавшейся даме (не миссис Уолтерс), которой, судя по цвету лица, было изрядно не по себе. От гогочущих туристов несло водкой.

— Вон она, последняя, — сказал Алан. — И кобель белобрысый тут как тут.

Они вклинились в толпу размахивавших паспортами туристов. Хильер никак не мог отдышаться. Скоро все кончится — лицемерие, коварство, предательства; ему уже виделись сад, погожее, чуть подернутое туманной дымкой осеннее солнце, и он сам —откинувшись в кресле, попыхивает мягкой сигарой.