Наконец чай был разлит в тонкие белые чашки, барышня удалилась и Катенька снова сделала попытку рассказать, в чем суть дела. На этот раз Никифоров и правда слушал ее с самым пристальным вниманием. И по мере того, как она говорила, Катеньке становилось понятно, что кое-что из обстоятельств этого дела Прокофию Пантелеймоновичу уже известно. «Тем лучше, – подумала она про себя. – Наверняка поможет. Уж больно ему самому хочется в сыщика поиграть». Она ничуть не ошиблась, ибо через полчаса уже покинула кабинет, да и здание банка, во вполне хорошем настроении, а Прокофий Пантелеймонович, целуя ей на прощание ручку и передавая наилучшие пожелания Никите Сергеевичу, не преминул добавить, что всегда рад оказать помощь. И сказано это было самым недвусмысленным тоном, мол, даже не сомневайтесь, помочь смогу только я.

По дороге домой Катенька обдумывала услышанное от Прокофия Пантелеймоновича. А услышала она вот что. Как оказалось, те самые злосчастные векселя были предъявлены к оплате около года назад. Точнее, прошлым летом. Прокофий Пантелеймонович даже какие-то бумаги по этому поводу показывал и выходило, что деньги по векселям были получены в июне месяце. То есть, еще тогда, когда господин Ковалев – тут Катенька снова вздохнула, припомнив гордого красавца – был еще жив. Получалось, что по времени вполне могло оказаться так, что и подменил, а возможно, и подделал векселя тот самый художник, к которому Наташа пылала такой серьезной страстью. И опять этот вывод, лежащий, казалось бы, на поверхности, Катеньку не удовлетворил. Именно из-за того, что лежал он на поверхности.

Было тут что-то другое, но вот что и как до этого «другого» добраться, она не знала. Даже и не знала еще, с какой стороны попробовать, образно выражаясь, потянуть веревочку. Впрочем, время близилось к обеду и Катенька решила пока оставить свои размышления, справедливо рассудив, что, во-первых, лучше пока держать от Никиты в секрете то, что она все же взялась за это дело, а во-вторых, следует встретиться с Наташей, обещавшей кое-что узнать.

Экипаж подъехал к карозинскому особнячку, Катенька вышла из него и велела распрягать. В доме большие часы в прихожей показывали без четверти пять, чему она порадовалась, так как Никиты еще не было из университета, хотя и должен был он вернуться с минуты на минуту.

Груня тотчас доложила, что обед готов и еще то, что Никита Сергеевич не далее как пару часов назад звонил по новомодному приобретению, аппарату господина Белла, который был куплен перед Рождеством и, как подозревала сама Катенька, именно затем, чтобы можно было в любой момент связаться и узнать, чем она занимается. Так вот, Никита Сергеевич звонил и сообщил, что задержится в Английском клубе, членами которого они с Авериным, закадычным его другом, стали совсем недавно.

– Спасибо, – улыбнулась Катенька в ответ. – Ты ему сказала, что я у Анны Антоновны?

– Конечно же, Катерина Дмитриевна, – послушно кивнула хорошенькой белокурой головкой Груни. – Никита Сергеевич ничего не сказали по этому поводу. Только, кажется, выругались, – тише добавила она.

– И это никого не удивляет, – со вздохом откликнулась Катенька. – Что ж, подавайте обед. Я проголодалась.

Горничная еще раз кивнула и удалилась, а Катя прошла в столовую и уселась за стол. Никиту нечего ждать раньше одиннадцати, подумала она. Говорить ему, конечно же, ничего не следует, а то он опять разозлиться не на шутку и, чего доброго, опять все обернется ссорой. Но в то время, как Катерина Дмитриевна решила для себя упрямо молчать о новом расследовании, ее супруг решил кое-что другое.

Розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепниной на фасаде и гербом Разумовских, с каменными львами у ворот, с неизменной толчеей разнообразнейших колясок и экипажей, кучера которых поджидали своих хозяев порой до самого утра, каждый вечер гостеприимно принимал своих «членов».