— Чувствую, есть.

 — Чувствуешь или думаешь?

 — Для дум материала пока маловато, Григорий Степанович. Но дело это, конечно, наше, по всему видно. Я был неправ. Извини.

 — Красиво излагаешь. И с достоинством.

 Люсин беспомощно улыбнулся и развел руками.

 — Только за этим и пришел? — Генерал прищурился и свободно откинулся в кресле, разглядывая Люсина.

 — Разумеется, нет. Этикет рекомендует светским людям улаживать подобные вопросы как бы между прочим.

 — Не понял. Светским или советским?

 — Светским, Григорий Степанович, но это не значит, что советские люди не могут являться одновременно и светскими тоже… Я шучу, конечно, ибо свет уже давно не тот.

 — Я тебе, кажется, говорил, что после юрфака ты стал мне меньше нравиться?

 — И неоднократно. Но что делать? Университетское образование даже мурманскому бичу придает известный лоск. Допускаю, что некоторым это может прийтись не по вкусу. Профессиональный юрист, даже доцент, видимо, должен чувствовать ко мне кастовую, я бы сказал, ревность. Это кауза эффициэнс.

 — Действующая причина, говоришь? Так-так… На твоем месте я бы не стал здесь козырять латынью. Ведь я-то знаю, что больше тройки ты никогда не имел.

 — Зато римское право я сдал на пятерку, равно как и криминалистику.

 — «Отлично» я, помню, поставил тебе из милости… Все-таки профилирующий предмет… Говори, с чем пришел. Только быстро.

 — Нужен совет. Я нарвался на шишку, которая не пожелала меня принять.

 — Кто это?

 — Членкор Дубовец. У него работал Ковский. Конечно, я могу порасспросить сослуживцев, что и сделаю, но, боюсь, без его по меньшей мере благожелательного нейтралитета мне далеко не продвинуться. Насколько можно судить по первому телефонному разговору, обстановка в институте сложная.

 — Тебе поручен розыск, действуй по закону. При чем здесь обстановка?

 — «Всякое право установлено для людей» — «Омнэ юс хоминум кауза конститум эст». Так вот, от товарища Дубовца, кроме жалобы, мы ничего не получим. Мне наплевать, но расследованию это повредит, причем в самом начале. Для пользы дела Дубовца надо нейтрализовать.

 — Пообломался, Володя? Политиком стал? — усмехнулся генерал.

 — Что делать? Учимся понемногу.

 — Вижу. Как, по-твоему, его лучше прижать?

 — Если интуиция меня не обманывает, наиболее действенной может оказаться протекция какого-нибудь вышестоящего товарища. Фому Андреевича надо попросить сделать одолжение и оказать всяческое содействие имярек. Высокая протекция позволит ему, не теряя сиятельного имэджа, снизойти до малых сих.

 — Хорошо. Я понял. Только не надо так длинно. И паясничать не надо.

 — Слушаюсь, товарищ генерал, и благодарю.

 — Что такое имэдж, Володя?

 — Чисто американское выражение. Оно означает лицо человека, как оно выглядит в зеркале общественного мнения.

 — Общественного! — Генерал поднял палец. — Здесь же, насколько я тебя понял, речь идет скорее о внутреннем зеркале. Так?

 — Совершенно верно.

 — Тогда все. Иди работай, а я тебе позвоню. Впрочем, постой, хочу посоветоваться с тобой по поводу одной идиомы. — Генерал раскрыл справочник и вынул закладку, на которой были записаны английские выражения.