Ганшин подчёркивает графу «Правительственные награды» и как бы расстроено бросает поверх бумаг фломастер.

– Послушайте, Николай Тихонович, неужели вам ничего не говорит эта фамилия – Неверов?

– Ничего.

– Как же мы невнимательны! А если в таком контексте: Нестеровский, Кравцов, ваш однофамилец Егоров, Суханова…

– Неверов? – удивлённо заканчивает Егоров.

– Вот именно – Неверов!

Фамилия, действительно, обрела смысл, встав в ряд имён, известных в Норильске каждому школьнику. Это были геологи, лауреаты Ленинской премии, первоотрыватели рудного узла на Талнахе, давшего, как было принято говорить, новую жизнь комбинату и городу. Но даже и теперь, после слов прокурора, Егорову не сразу удаётся совместить в сознании многократно слышанную фамилию с этими листами архивного дела.

– Неверов – тот самый? – недоверчиво переспрашивает он.

– Тот самый, – подтверждает Ганшин. – Нас подвела стандартность мышления. И следователя. И меня. И вас. И отдел кадров Гидрологической службы, когда его оформляли на раб от у.

– А документы?

– Всего лишь справка с последнего места работы вместо якобы утерянной трудовой книжки. Чтобы получить такую справку, достаточно улыбнуться секретарше. К тому же, как я знаю, требования у гидрологов не слишком строгие. Платят мало, условия на отдаленных точках сами можете представить какие. Охотников немного.

– Да уж меньше, чем к нам в секретарши, – не удерживается Егоров.

Ганшин словно только того и ждал, чтобы отвлечься.

– Дорогой Николай Тихонович, нельзя же быть таким моралистом! Вы только посмотрите на наших лейтенантов, они каждый день стали гладить брюки! Я считаю это своим… э-э…. бесспорным достижением.

– Дело подлежит пересмотру?

– Да.

– Был запрос?

– Не совсем. Вот – взгляните. Это передали мне из редакции нашей газеты.

Егоров берет у прокурора тетрадный листок, к которому скрепкой подколот конверт, пробегает взглядом округлые строки:

«Уважаемый товарищ редактор! Прошу Вас сообщить мне адрес и место работы моего мужа Неверова Вадима Андреевича. Больше года назад он уехал в Ваш город. Хотя мы разведены, мне нужно знать, где он сейчас работает, чтобы послать исполнительный лист на алименты для его сына, которому сейчас четыре года. Вы должны знать, где он работает, потому что в Вашей газете писали о нём, когда он получил Ленинскую премию. Мой адрес: Москва…»

Егоров возвращает прокурору письмо. Ганшин вкладывает его в архивную папку. Голос у него сух и словно бы неприязнен:

– Как вы сами понимаете, в этом деле мы не можем ограничиться предположениями. Мы должны абсолютно точно знать, самоубийство ли это, хотя скорее всего всё же самоубийство, и что это за личные мотивы. Запрос о Неверове может поступить в любой момент, и мы должны быть к нему готовы. К тому же у нас в городе не так уж много таких людей. Выяснить, почему один из них ушёл из жизни, просто наша обязанность. Если хотите, дань уважения его памяти…. Блистательная всё-таки жизнь! В двадцать один год – почётный профессор Гейдельбергского университета. Еще студентом он решил какую-то теорему, над которой триста лет ломали голову математики. В двадцать три года – доктор наук, его кандидатская диссертация была признана докторской. В двадцать пять – лауреат Ленинской премии…

– В двадцать восемь… – напоминает Егоров и хмуро кивает на архивную папку.

– А если он для того и застрелился, чтобы вовремя поставить точку?

– Вот вам и ответ на любой вопрос.