— Некоторые назвали бы чушью теорию относительно развалин и кладбищ, — заметил Петтис, приподняв одну бровь. — По-вашему, в наши дни невозможно написать хорошую историю о призраках?

— Конечно, возможно, и многие незаурядные литераторы взялись бы за это, если бы осмелились. Но дело в том, что они смертельно боятся жанра, именуемого мелодрамой. Если писатели не могут избежать мелодрамы, они пытаются скрыть ее таким туманным и изощренным способом, что никто вообще не в состоянии понять, что они имеют в виду. Вместо того чтобы сказать прямо, что видел или слышал тот или иной персонаж, они пытаются создать впечатление. Это все равно как если бы дворецкий, объявляющий о прибытии гостей на бал, распахнул двери зала и крикнул: «Смутно различаю сверкающий цилиндр, хотя, может быть, меня подводит зрение, и это поблескивает подставка для зонтиков!» Едва ли это удовлетворило бы его хозяина, который хотел знать, кто именно нанес ему визит. Ужас перестает быть ужасом, если его нужно разгадывать, как алгебраическую задачу. Печально, когда человек слышит шутку в субботу вечером и внезапно разражается хохотом в церкви на следующее утро. Но куда прискорбнее, если человек субботним вечером читает историю о призраках, а через две недели внезапно щелкает пальцами и сознает, что ему следовало испугаться. Скажу вам, сэр…

Какое-то время раздраженный суперинтендент пыхтел и покашливал на заднем плане. Но сейчас он не выдержал и стукнул кулаком по столу.

— Довольно! — рявкнул Хэдли. — Нам сейчас не до лекций. К тому же говорить собирался мистер Петтис, так что… — При виде усмешки на лице доктора Фелла он добавил более спокойно: — Фактически я хотел расспросить вас как раз о вчерашнем субботнем вечере.

— И о призраке, который навестил беднягу Гримо? — насмешливо осведомился Петтис.

— Да… Сначала, всего лишь для проформы, я должен попросить вас рассказать о ваших передвижениях вчера вечером. Особенно, скажем, от половины десятого до половины одиннадцатого.

Петтис поставил стакан. Его лицо вновь стало обеспокоенным.

— Вы имеете в виду, мистер Хэдли, что я… все-таки под подозрением?

— Призрак назвался вашим именем. Разве вы этого не знали?

— Моим именем? Господи, конечно нет! — Петтис вскочил с кресла, как лысый чертик из табакерки. — Сказал, что он — это я? О чем вы? — Он сел и стал слушать объяснения Хэдли, теребя манжеты и галстук.

— Поэтому если вы не опровергнете это, отчитавшись в ваших вечерних передвижениях… — Хэдли достал записную книжку.

— Вчера вечером мне никто об этом не рассказывал, хотя я приходил в дом Гримо после того, как его застрелили… А до того я был в Королевском театре.

— Конечно, вы можете это доказать?

Петтис нахмурился:

— Не знаю, но искренне на это надеюсь. Я могу рассказать вам содержание пьесы, хотя вряд ли это что-то доказывает. Думаю, у меня где-то остались обрывок билета и программка. Но вы, наверное, хотите знать, встретил ли я кого-либо из знакомых? Боюсь, что нет, разве только кто-то видел меня и запомнил. В театре я был один. Понимаете, каждый из моих немногих друзей, так сказать, движется по своей колее. Как правило, мы точно знаем, кто где находится — особенно в субботу вечером, — и не пытаемся менять орбиту.