Господи! Player, в котором была рыба… Жирмудский вдруг осознал всю глубину постигшего его несчастья.

Теперь-то он уж точно не сможет дописать песню к завтрашнему дню. Более того: он никогда не напишет эту песню. Эту мучительную песню о любви и разлуке, о звездах…

Он представил лицо лидера рок-группы, случайного музыканта, который творил с трудом, заказывал ему песню не чаще, чем раз в квартал, платил за нее не больше сотни, торговался, задерживал выплаты, снижал гонорар, если ему в голову приходила идея изменить что-то в словах, Жирмудским с таким трудом придуманных…

И вот, скажет, шмыгая носом и утирая нос рукавом:

– Не нуждаемся мы, сударь, больше в ваших песнях.

И пойдет Жирмудский, пойдет лесом, дивными солнечными тропами, петляющими вправо-влево, вверх-вниз, через лесные овраги, где матовым серебром светятся ручьи и звенят крупные комары, серые и длинноногие, словно менты… Пойдет в монастырь, и там наконец попросит убежища, но хрен возьмут его монахи, им тоже надо бабки за вход давать…

– Слушай, а тут мужик какой-то. Лежит.

– Мертвый?

– Не знаю. Дышит.

– Значит, бухой.

Жирмудский сфокусировал зрение. Теперь пионеры припали глазами к щелям между жердей и смотрели на него, хлопая этими своими глазами в щелях: один – карими, другой – голубыми.

– Может быть, бомж?

– Тогда давай замочим его.

– А если не бомж?

– Что ж тогда он здесь лежит, если не бомж?

Нет, этому надо положить конец. Жирмудский приподнял голову и поставил ее на локоть, поглядев на детей угрюмо и пристально, словно удав.

– А ну, кыш отсюда, пионеры! – злобным, как ему казалось, уголовным голосом произнес он, но никто не двинулся с места.

– Пионеры, дядечка, давно были, – сказал один.

– А теперь никаких пионеров нет, – подтвердил другой.

Жирмудский приподнялся на четвереньки. Закололо сердце, опять стрельнуло в ногу, он не обратил внимания… Сейчас вся его ненависть была сконцентрирована против этих существ. Племя младое, незнакомое…

– Вот, выйду и покажу вам, как это пионеров нет, – сказал Жирмудский.

В узком месте четырехугольника, меж двух стволов была дыра, ведущая наружу. Жирмудский прополз через эту дыру и оказался в лесу. Пока он полз, пионеры лениво отбежали на несколько шагов и остановились. Жирмудского заела злоба, что они совсем не боятся его.

– Не парься, мужик, – сказал один.

– Расслабься, – поддакнул другой.

– Вот, я сейчас встану и покажу вам не парься и расслабься, – взвизгнул Жирмудский, испытав жгучую обиду за русский язык.