— Что ж, в таком случае, прощаюсь, — объявил Виктор.

У улицы Кювье он остановился, вернулся назад, придал лицу тупое выражение, подошел к сторожу и вцепился ему в рукав:

— Такие красивые часы… Я бы оставил их себе, да мой товарищ уверил меня, будто они принадлежат месье дю Уссуа. Мой долг вернуть их!

— Вам придется подождать, у месье в три часа начались занятия.

— Нет, дю Уссуа вернулся домой из-за приступа мигрени.

— Оставьте часы, я ему передам, — проворчал сторож.

— За кого вы меня принимаете, старина? Не то чтобы я не доверял вам, но на мне лежит моральная ответственность…

— А кто докажет, что вы сами, месье, не приберете часики себе?..

— Что?! — вскричал Виктор. — Вы осмеливаетесь сомневаться в порядочности Гийома Эльзевира, главногоспециалиста по термитам? Я запрещаю…

— Ну-ну, придержите коней, — проворчал сторож и сверился со списком. — Мсье дю Уссуа живет на улице Шарло, двадцать восемь.

Тут Виктор заметил выходящего из здания Алексиса Уоллерса и поспешил скрыться.

…Таша услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и поспешно спрятала письмо, которое уже выучила наизусть.

Она пересела к мольберту и изобразила глубокую сосредоточенность. Сердце глухо стучало в груди. Завтра! Завтра она бросится к нему в объятия — после стольких лет разлуки!

Она почувствовала, как губы Виктора коснулись ее волос и шеи, но не осмелилась повернуться, опасаясь, что он заметит, как она взволнована.

— Дорогая, переоденься. Мы ужинаем в ресторане. Ты пишешь портрет мадам Пиньо?

Виктор прошел к умывальнику, умылся, вытер лицо полотенцем, вернулся к Таша и обнял ее за талию.

— Давай съездим куда-нибудь вдвоем. Как насчет Бретани? Там прекрасный свет, ты сможешь писать на свежем воздухе.

— Я не… — она замялась, — Виктор, я уезжаю. Это такая удача, выставка… в Барбизоне, и…

— Когда ты узнала о ней?

— Совсем недавно.

— Может, мне поехать с тобой? Я бы фотографировал там пейзажи.

— Ты же занят в лавке.

Он кивнул и обнял ее еще крепче:

— Ну да, но ведь Барбизон — не в Америке.

— Дорогой, не обижайся, но ты ведь занимаешься фотографией в одиночку, кстати, как и расследованиями. Я — из того же теста.

— Понимаю, — сконфуженно произнес Виктор. — Прости, это сильнее меня, но я не испытываю ни малейшей симпатии к художникам, с которыми ты якшаешься.

— Именно поэтому тебе лучше со мной не ехать.

Виктор помрачнел, словно мальчишка, который потянулся за сладостями и получил по рукам. Ему хотелось постоянно видеть Таша, его восхищал каждый ее жест, каждое слово. Он испытывал неистовое желание обладать ею безраздельно и чувствовал, что, отпустив, утратит часть самого себя.

Таша же поняла, что решимость оставляет ее. Впервые она испугалась, что может потерять Виктора.

— Это всего на три дня, — прошептала она.

Они стояли лицом к лицу, и она уже готова была рассказать ему правду. Но тут он наклонился и поцеловал ее в щеку, избавив от необходимости принять решение.

— Давай-ка, одевайся.

Она улыбнулась. У него потеплело на сердце, и тревога улетучилась.

Месье Риве остановился у входа в церковь Сент-Эсташ, перекрестился и свистом подозвал пса, задержавшегося у уличного фонаря. Вечерний моцион приносил месье Риве много положительных эмоций. Он любил этот вечерний час, когда, поужинав в комнатке позади галантерейной лавки, которую держал вместе с супругой, ненадолго становился свободным человеком.