– Интересно, когда он сделает мне признание?.. – соображала Нюрочка, увлекаемая вихрем молодого легкомыслия. – Может быть, сегодня же… Если бы у него не был один глаз косой и если бы вместо сорока лет ему было двадцать пять…

Но Голиковский и не думал делать признания, даже когда они остались в гостиной вдвоем. Он чувствовал, что девушка угадала его тайну, и как-то весь съежился. Неестественное возбуждение Нюрочки ему тоже не нравилось: он желал видеть ее всегда такою, какою она была раньше. Нюрочка могла только удивляться, что он при отъезде простился с ней так сухо. Ей вдруг сделалось безотчетно скучно. Впрочем, она вышла на подъезд, когда Голиковский садился в экипаж.

– Это что там за народ? – спрашивал Петр Елисеич стоявшего у ворот Антипа. – Вон у конторы.

– А это тово… парнишку несут… убился с лошади.

– Какого парнишку?

– Ну, пристанского… значит, Василия Самойлыча… С Самосадки ехал верхом и убился… В лазарет понесли к фершалу.

Петр Елисеич без шапки бегом бросился к конторе и издали еще махал руками мужикам, чтобы несли больного в господский дом. Голиковский дождался, пока принесли «убившегося» в сарайную к Сидору Карпычу, и с удивлением посмотрел на побелевшую от страха Нюрочку.

– Он умер… – шептала она со слезами на глазах. – Папочка, неужели он умер?

– Я пошлю вам своего доктора, Анна Петровна, – ответил Голиковский, подавая знак трогать.

Нюрочка ничего не слышала и не видела, ошеломленная пронесшимся перед ее глазами призраком смерти. Господи, неужели Вася умрет?

– Левая рука вывихнута, а одна нога, кажется, сломана, – сообщил ей отец, бегом возвращаясь из сарайной. – Где у нас свинцовая примочка? нашатырный спирт? Он лежит в обмороке.

VII

Во всех трудных случаях обыкновенно появлялась мастерица Таисья, как было и теперь. Она уже была в сарайной, когда поднимали туда на руках Васю. Откуда взялась Таисья, как она проскользнула в сарайную раньше всех, осталось неизвестным, да никто про это и не спрашивал. Таисья своими руками уложила Васю на кровать Сидора Карпыча, раздела, всего ощупала и сразу решила, что на молодом теле и не это износится.

– Первое дело, надо руку вправить, – советовала она фельдшеру Хитрову. – Затекет плечо, тогда не пособишь, а нога подождет.

Как он кричал, этот Вася, когда фельдшер с Таисьей принялись вправлять вывихнутую руку! Эти крики были слышны в господском доме, так что Нюрочка сначала заперлась в своей комнате, а потом закрыла голову подушкой. Вообще происходило что-то ужасное, чего еще не случалось в господском доме. Петр Елисеич тоже помогал производить мучительную операцию, сам бледный как полотно. Безучастным оставался один Сидор Карпыч, который преспокойно расхаживал по конторе и даже что-то мурлыкал себе под нос.

Когда рука была вправлена, все вздохнули свободно. Срастить сломанную левую ногу – дело пустое. Фельдшеру постоянно приходилось возиться с переломами, и он принялся за работу уже с равнодушным лицом.

– Лошадь испугалась… понесла… – объяснял Вася, точно извиняясь за причиненное всем беспокойство. – Вышибла из седла, а я в стреме версты две без памяти тащился.

К удивлению, голова Васи пострадала незначительно.

– Ну, а как теперь себя чувствуешь? – спрашивал Петр Елисеич.

– Ничего, до свадьбы заживет, – ответила за него Таисья, а Вася только устало закрыл глаза.

Молодое лицо, едва тронутое первым пухом волос, дышало завидным здоровьем, а недавняя мертвенная бледность сменилась горячим молодым румянцем.