— Посторожишь мою лавочку минут пятнадцать? Я схожу за твоим чеком.

Обычная процедура. Мне нравится играть в музейного смотрителя, это помогает мне плавно проснуться. Но на самом деле это титанический труд. Тут нужно поистине виртуозное владение искусством ничегонеделанья. Над музейными смотрителями вечно потешаются, всем интересно, о чем это они думают целыми днями; рассказывают, что они будто бы влюблены в какую-то картину или статую, что они по тридцать лет кряду сидят сутки напролет, уставив отсутствующий взгляд в один и тот же натюрморт. Чаще всего, какой-нибудь ощипанный фазан и два спелых яблока в ивовой корзине. Правда, здесь скорее будет ивовый фазан и спелая корзина на двух ощипанных яблоках.

Любопытства ради, я заглядываю в книгу отзывов, чтобы почитать восхваления, поношения и откровенную ругань, оставленные вчерашними посетителями. Обычно, просмотрев записи, уже на следующий день после вернисажа знаешь, пойдет выставка или нет. Ретроспектива Морана началась плохо. «Полный ноль. А налогоплательщики платят», или «Прекрасная выставка. Браво», или еще: «Я делаю то же самое, вот мой адрес», или так: «Опоздали на тридцать лет. Современное искусство не кончается на шестидесятых».

Я люблю эту толстую белую книгу — единственную возможность для публики высказаться, анонимно или за подписью, по поводу только что увиденного. Выставка Морана больше десятка посетителей в день не сделает. Правда, они ведь должны понимать, что идут на определенный риск, решаясь заглянуть в галерею современного искусства. Не ожидают же они увидеть здесь прекрасное, в истинном смысле слова. Тогда бы они пошли в Лувр. А те, кто, вроде меня, не больно-то разбираются во всем этом и робко пытаются понять самое трудное для понимания, уж они-то имеют право оставить словечко в книге отзывов.

Входит какой-то тип, улыбается.

— Можно посмотреть?

— Да.

— Это бесплатно?

— Да-да, проходите.

Даже не взглянув на скульптуру в холле, он сразу углубляется в один из залов. Ну и скорость! На нем — полное джентльменское облачение. Если бы у меня были деньги, я бы тоже так одевался: твидовый костюм в елочку, бежевая рубашка, блестящий коричневый галстук, английские ботинки на толстой подошве, на плечо наброшен помятый плащ «берберри». Вот получу следующую зарплату, тогда посмотрим…

Хорошо бы Лилиан пришло в голову принести кофе… Я тогда совсем пришел бы в себя и удалился с чеком в кармане и длинным-длинным днем впереди, полным блаженного ничегонеделанья. От скуки я раскрываю каталог и перелистываю его в поисках биографии художника.

«Этьен Моран родился в Паре-ле-Моньяль (Бургундия) в 1940 году. После обучения в Школе изящных искусств, он отправляется в 1964 году в Нью-Йорк, чтобы примкнуть к абстрактно-экспрессионистскому направлению в искусстве. Чрезвычайно заинтересованный техникой…»

Внезапно я перестаю читать.

Что это за звук?

Какой-то треск…

А Лилиан все еще нет.

Может, ничего особенного: софит перегорел или веревка провисла под тяжестью холста, но придется все же подняться. Если только это не тот посетитель решил, как это часто бывает, поправить раму пальцем, чтобы она висела ровнее. В таком случае надо будет прогуляться вслед за ним с уровнем.

Я должен быстро пройтись по дальнему залу, причем потихоньку, невзирая на то что одна мысль о таком проявлении недоверия внушает мне священный ужас. По мере моего приближения треск усиливается. Я вхожу в зал, тип оборачивается. Я ору..

— Э-э-э-э!!! Вы!.. Вы…

Я подыскиваю слово, возможно, ругательство, но я представления не имею, что говорят в подобных случаях…

Он в последний раз взмахивает каттером, чтобы отделить холст от зияющей рамы.