— Что-то эти неверные собаки замышляют! — говорил Гусейн-паша своим ближайшим помощникам Яниш-паше и Кайе, но туркам оставалось лишь ждать и отстреливаться…

На рассвете, едва забрезжил лиловым светом горизонт, грянули пушки Контского. В сторону турок полетели ядра из всех пятидесяти орудий. Вновь поджигал фитили своих ракет Кмитич. Ядра и петарды разрывались по всему табору, неся смерть и разрушения, затопив неприятельский лагерь пороховым дымом. И этот ужасный обстрел продолжался до полудня…

— Пора, — посмотрел на часы Собесский и махнул рукой. Загремели литавры, зазвучали медью трубы. С громким боевым кличем в атаку на вал пошли пехота и кавалерия. В первых рядах бежали наемные солдаты датчанина Денмарка. Этот не по-северному темпераментный и чисто по-южному холеричный полковник первым достиг рва. По нему ударили залпом тюфяков турецкие спаги, но рослые солдаты Денмарка отвечали своими залпами, строились, смыкая ряды в тех местах, где падали убитые, и вновь шли вперед. Турки усилили огонь, стоять под их пулями не было никакой возможности. Вот упал и сам Денмарк, его потащили в сторону два солдата, остальные, пригибаясь, также стали отходить. Но тут со шпагой и почему-то со шляпой в руке появился Кристоф де Боан. Этот бельгиец не в пример Денмарку являл собой пример хладнокровия и нордизма. Он словно на параде прошел, отвешивая непонятно кому поклоны, и достиг вала, подбадривая и увлекая за собой стушевавшихся было солдат раненого Денмарка. Солдаты-фашинисты активно забрасывали ров соломенными фашинами. Вот ров уже сровнялся с землей. По хрустящим под сапогами фашинам пехотинцы ринулись на вал. К ним присоединились драгуны. Турецкие тюфенкчи, не столь отважные, как янычары, защищавшие ворота в табор, отчаянно отстреливались, падая один за другим под пулями атакующих, и уже начали отступать, одни медленно пятясь, другие быстро убегая. Лановая польская пехота Кобылецкого, Дебровского и Петрковчика поддержала атаку наемников и драгун с трех сторон. Дым, крики, выстрелы и люди — все смешалось в единую кучу. Гусейн-паша, понимая, что сейчас враг ворвется в его лагерь, бросил для обороны ворот и ясской дороги всю свою личную гвардию — отборных янычар. Бой закипел с новой ожесточенной силой. Турок здесь скопилось, кажется, вдвое больше, чем атакующих. Бой перешел в ту стадию, когда его можно было уже называть дракой, ибо люди бились чем попало: оружием, руками, ногами…

— Когда же? — сдерживал своего коня, недовольно поворачивался в сторону Собесского Кмитич. Тень на лицо оршанского полковника отбрасывал широкий наносник шлема. За его спиной также нетерпеливо сдерживали своих коней его гусары-лютичи.

— Погоди! Еще чуть-чуть! — отвечал Собесский с побелевшим лицом.

— Черт бы тебя побрал! — ругался Кмитич. — Мы еще вчера могли захватить вал, если бы не твой странный приказ отходить! Чего ждать сейчас? Нужно чуть-чуть дожать их!

Руки Собесского дрожали. Он понимал, что наступает переломный момент, что в самом деле можно ворваться в табор и тогда… И тогда либо пан, либо пропал… У турок людей не меньше, а он, Собесский, как самый здесь старший не имел права рисковать. Хотел, но не имел такого права…

— Ну, мало нас! Не можем мы всех бросать в бой! — почти с мольбой повернул к Кмитичу побелевшее лицо коронный гетман.