– Надо ее нести, – Вика жалостливо покосилась на Диму.

– Я не понесу, – взял самоотвод Вадик и в знак протеста улегся рядом с Ленкой. – Мы взрослые люди и сами разберемся.

– Вот я сейчас позвоню Софье Леонидовне, она приедет и разберет вас сама, – напомнила Вика таким тоном, словно вышеупомянутая Софья Леонидовна являлась не благообразной бабулькой со старорежимными замашками, а терминатором с гранатометом.

– Софья Леонидовна – это кто? – напрягся Вадик.

– Танк в пальто, – буркнула Ленка. – Я бы даже сказала – гаубица. Страшное дело, в общем. Но наши чувства, я считаю, выше этого.

– Ну, если ты так считаешь, – расплылся в дурашливой улыбке Вадик. – Ребята, эта принцесса моя, она добыта в неравном бою, и я ее не отдам. Даже этой гаубице в пальто, которой вы меня пугаете.

– Интуиция мне подсказывает, что в неравном бою вы бились бок о бок за одно и то же. Ленка пленных не берет, так что осторожнее.

– Предлагаю отстать от них, – произнес Дима. – А родственнице этой позвонить и сообщить, что с Леной все в порядке. В конце концов, она и сама в состоянии разговаривать, так что пусть разбирается со своей семьей без нас. А у нас найдутся дела поинтереснее.

– Это какие? – неуверенно улыбнулась Вика. Ей очень хотелось, чтобы дела оказались романтическими и общими. Но она побаивалась, что голая Ленка расположила ее кавалера к более приземленным действиям.

– Я желаю красиво поухаживать за тобой, – шаркнул ногой Дмитрий, и Вика заподозрила, что он самым нахальным образом читает ее мысли. Или же просто у нее на лбу все написано.

– Ну, поухаживай.

– И поухаживаю.

* * *

Аня ела овсянку на воде и занималась аутотренингом, убеждая себя в полезности этого клейстера для здоровья, желудка и цвета лица. В мыслях она представляла себя во дворце за более изысканной трапезой.

– У тебя выражение лица, как у умалишенной, – нарушила медитацию мама.

– Кто бы говорил, – пробормотала Аня. – Ты лекарство приняла?

– Приняла, – с вызовом отреагировала родительница. – А Галина со второго этажа замуж вышла.

– Совет да любовь, – промямлила Аня.

Она уже знала, что мама скажет дальше. Беседы на тему Аниного неумения устроиться в жизни, нежелания выглядеть, одеваться и вести себя как женщина повторялись с удручающей регулярностью. Насмотревшись телевизора, мать вообще вбила себе в голову, что у Ани нетрадиционная ориентация и в минуты особо дурного расположения духа называла ее «лебизянкой». Исковерканное слово ассоциировалось у Анны с «обезьянкой», и она не спорила. Обезьянка так обезьянка. Чтобы выглядеть по-человечески, нужны деньги. А их нет. Не было даже лишнего рубля на нормальный шампунь и помаду. Голову она мыла хозяйственным мылом, а краситься даже не пыталась, придумав, будто от косметики портится кожа. Аня вообще ощущала себя настолько уставшей от ежедневной серости будней, что если бы вдруг выяснилось, что она больна какой-нибудь смертельной болезнью, Кочерыжкина обрадовалась бы этой новости, как избавлению. Жизнь походила на подземный лабиринт, пропитанный сыростью, страхом и безысходностью, выход из которого замуровали. Аня бродила по гулким замшелым коридорам безо всякой цели, автоматически перебирая день за днем, словно пожухлые листья.