— В душ его, — приказал он санитару.

— Продолжение следует… Ну вот! — вздохнула мадам Баллю. — Придется теперь ждать до завтра, чтобы узнать, что там было дальше. А вы не знаете, мадам Пиньо, это правда, что человек, с которого писали Феликса Шарентона, в конце концов все-таки спятил. Оно и понятно: столько натерпелся, бедолага. Мало того, что обобрали до нитки, так еще и в сумасшедший дом заперли. Ничего удивительного, от холодного душа у кого хочешь крыша поедет!..

— Что за странный запах? — перебила ее Эфросинья Пиньо. — Вы не чувствуете?

На пороге появился странного вида долговязый субъект с миской в руках.

— Прошу прощения, это вы мадам Пиньо?

— Да, это я. Что вам угодно? Вообще-то перед тем, как войти, принято стучать.

— Меня прислал ваш сын. Я зашел к нему в книжную лавку поговорить о деле, из-за которого погиб мой родственник Базиль Попеш, и узнал, что у вас суставы болят… Ну, и сразу побежал за Пульхерией.

— Это еще кто?

— Моя коза — у нее вот-вот родится маленький, вот я и кормлю ее розмарином, поэтому ее молоко полезно больным ревматизмом. Я принес вам его, надо выпить все до последней капельки. Будете пить ее молоко каждый день, глядишь, через месяц-другой и встанете на ноги.

— Я тоже хочу такого молока! — заявила мадам Баллю.

Чтобы не обижать Жермену, Виктор решил пообедать вместе с Айрис и Кэндзи и заставил себя наскоро проглотить порцию гусиных потрохов с пюре из репы. Разговор вертелся вокруг утренней выручки и внезапного похолодания — эти темы были гораздо безопаснее, чем недавнее воссоединение семьи. Потом Виктор распрощался и ушел.

Таша отложила кисть и придирчиво посмотрела на почти оконченную копию «Спасения Моисея» Николя Пуссена. Недавно Виктор познакомил ее с братьями Натансонами, и вместе с ними она попала на дебютную выставку молодого художника Эдуара Вюйара в «Ревю бланш». А тот, в свою очередь, представил ее художнику из Бордо Одилону Редону — Таша всегда восхищалась его самобытным творчеством и с удовольствием выслушала его советы. Редон считал, что искусство призвано отражать подсознательное и художник должен стремиться передать свой внутренний мир и подчинить этому логику видимого мира. Под влиянием Редона Таша отошла от импрессионизма, который, по его мнению, лишь фиксирует впечатления художника, и занялась изучением творчества великих мастеров прошлого, таких как Энгр, Делакруа, Постав Моро и Дега. А когда Таша в очередной раз зашла в Лувр, она вдруг ощутила суровое обаяние полотен Пуссена.

Сначала она набросала копию фигуры обнаженной женщины с картины «Воспитание Бахуса» — Виктор был тогда пленен раскованностью позы героя, — а потом решила скопировать «Спасение Моисея».

— Очень трогательно: женщина склонилась над ребенком в пеленках, — Виктор с видом ценителя стоял позади Таша, заглядывая ей через плечо. — Как думаешь, может, стоит ее немного раздеть?

Таша замахнулась на него кистью.

— Я же запретила тебе сюда приходить!

— Не хочешь, чтобы я столкнулся с кем-нибудь из твоих многочисленных ухажеров, например, Ломье?..

— С тех пор, как Гоген в апреле уехал на Гаити, Ломье впал в депрессию и заперся у себя в мастерской.

— Готов поспорить, что он собирается преподнести нам очередную теорию. Так почему мне нельзя приходить?

— Потому что ты меня отвлекаешь. В кои-то веки я довольна своей работой… Мне удалось что-то ухватить… Женщина, ребенок, вода — пожалуй, я перенесу этот сюжет в наше время, может, напишу сцену в купальне… Редон, конечно, скажет, что я опять ударилась в импрессионизм…

— Редон? — вскинулся Виктор.