Ярослав Гашек. Три очерка о венгерской пусте
I. ТАБУНЩИК ЛАЙКО
Над равниной у Тисы спускался вечер. За кукурузным полем горели костры — сторожа и табунщики пекли на углях свой ежедневный однообразный ужин: початки кукурузы. Ветер доносил из недальней деревни буйный напев старинной разбойничьей песни: «Nem loptam en eletemben». — Весело в корчме-то, — подал голос парень в замызганных штанах, сидевший у ближнего костра, и неторопливо вытащил из золы дочерна испекшийся початок. — Прямо не поверишь, до чего все хорошо слыхать, — он стал грызть початок. — К тому ж там нынче свадьба, то-то и весело. — Рендёр берет Иштванову дочку Марку, — заметил его сосед, старый табунщик. — И не грустно тебе, Лайко? Парень вытащил из огня еще один початок и, обгладывая его, произнес: — Чего грустить-то? Подумаешь… — А говорят, Лайко, любил ты Марку, — сказал кто-то, сидевший у соседнего костра. — Ну, любил, и что такого, — спокойно возразил Лайко, подбрасывая хворосту в огонь. — А теперь делу конец. — И не злишься на Рендёра, что Марку у тебя увел? — спросил старик. — Как не злиться? Сволочь он, Рендёр, — тем же невозмутимым тоном сказал Лайко, пережевывая зерна. — И не сотворишь над ним чего? — допытывался старый. — Отчего ж не сотворить? — Лайко уставился на огонь, озарявший красноватым светом высокую, колыхавшуюся на ветру кукурузу. — Очень даже легко могу сотворить. — А что, к примеру? — не отставал старик. — К примеру, убить могу, — зевая, ответил Лайко, — Так и убил бы? — А чего ж не убить? — Лайко привольно растянулся у костра так, чтобы дым не ел ему глаза. В деревне зазвонил колокол, а пение смолкло. — По покойнику звон, — тихо заметил старик. — Кто ж это помер? А это теперь Рендёра нашли у колодца за околицей, проговорил Лайко, не отводя взгляда от огня. Это как же? А так, что час назад я ему череп топориком раскроил, равнодушно объяснил Лайко, поворачиваясь на другой бок. — Спокойной ночи. Но равнине разносилось: бим-бам, бим-бам…
II. ЦЫГАНСКАЯ ПОЭЗИЯ
Взошла луна, багровый шар все явственнее выступал из мглы, бледнея, и вот уже белым светом залило степные травы. Цыган Барро следил за восходом луны. Он стоял, то покачивая головой, то кивая: луна поднималась все выше и выше, и казалось, цыган вполне ее одобряет. Давненько не видел ты этого, — промолвил молодой цыган, сидевший рядом на земле, — В тюрьме ты на небо не смотрел. — Да, отсидел-таки три месяца, — ответил Барро, не сводя глаз с луны. — А чего ты так на нее смотришь? — Думаю, — медленно произнес Барро. — Сначала был большой шар, потом красный цвет побледнел, и шар стал совсем белый. — Хотел бы я быть месяцем, — проговорил молодой цыган, — Плавал бы там, наверху, и никто бы меня не поймал, — А я ходил бы среди звезд да смотрел вниз, на жандармов, — задумчиво произнес Барро. — И они казались бы маленькими, — решительно сказал его молодой товарищ, — такими маленькими, что и не разглядишь. — И они не могли бы разглядеть нас, — подхватил старший, — и жил бы я спокойно, бегать не надо было бы. |
