|
до сих пор хранило все, что случилось перед этим боем. Броненосец первого класса **, закончив подготовку к бою, в сопровождении тех же пяти кораблей шел по морю, катившему огромные волны. Но у одного из орудий правого борта с жерла почему-то не была снята заглушка. И в это время на горизонте показались далекие дымки вражеской эскадры. Один из матросов, заметивший эту оплошность, быстро уселся верхом на ствол орудия, проворно дополз до жерла и попытался обеими ногами открыть заглушку. Неожиданно это оказалось совсем не просто. Матрос, повиснув над морем, раз за разом, точно лягаясь, бил обеими ногами. И время от времени поднимал голову и еще улыбался, показывая белые зубы. Вдруг броненосец начал резко менять курс, поворачивая вправо. И тогда весь правый борт оказался накрытым огромной волной. Вмиг матрос, оседлавший орудие, был смыт. Упав в море, он отчаянно махал рукой и что-то громко кричал. В море вместе с проклятиями матросов полетел спасательный круг. Но, конечно же, поскольку перед броненосцем была вражеская эскадра, о спуске шлюпки не могло быть и речи. И матрос в мгновение ока остался далеко позади. Его судьба была решена – рано или поздно он утонет. Да и кто бы мог поручиться, что в этом море мало акул…
Смерть молодого музыканта не могла не воскресить в памяти лейтенанта K. это происшествие, случившееся перед боем. Он поступил в морскую офицерскую школу, но когда-то мечтал стать писателем-натуралистом. И, даже окончив школу, все еще увлекался Мопассаном. Жизнь часто представлялась ему сплошным мраком. Придя на броненосец, он вспомнил слова, высеченные на египетском саркофаге: «Жизнь – борьба», и подумал, что, не говоря уже об офицерах и унтер-офицерах, даже сам броненосец как бы воплотил в стали этот египетский афоризм. И перед мертвым музыкантом он не мог не почувствовать тишины всех окончившихся для него боев. И не мог не ощутить печали об этом матросе, собиравшемся еще так долго жить. Отирая пот со лба, лейтенант K., чтобы хоть остыть на ветру, поднялся через люк на шканцы. Перед башней двенадцатидюймового орудия в одиночестве вышагивал, заложив руки за спину, гладко выбритый палубный офицер. А немного впереди унтер-офицер, опустив скуластое лицо, стоял навытяжку перед орудийной башней. Лейтенанту K. стало немного не по себе, и он суетливо подошел к палубному офицеру. – Ты что? – Да вот хочу перед поверкой в уборную сходить. На военном корабле наказание унтер-офицера не было каким-то диковинным событием. Лейтенант K. посмотрел на море, на красный серп луны с левого борта, с которого сняли пиллерсы. Кругом не было слышно ни звука, лишь постукивали по палубе каблуки офицера. Лейтенант K. почувствовал некоторое облегчение и стал наконец вспоминать свое состояние во время сегодняшнего боя. – Я еще раз прошу вас. Даже если меня лишат награды за отличную службу – все равно, – подняв вдруг голову, обратился унтер-офицер к палубному офицеру. Лейтенант K. невольно взглянул на него и увидел, что его смуглое лицо стало серым. Но бодрый палубный офицер, по-прежнему заложив руки за спину, продолжал спокойно прохаживаться по палубе. – Не говори глупостей. – Но стоять здесь – да я своим подчиненным в глаза смотреть не могу. Уж лучше бы мне задержали повышение в чине. – Задержка повышения в чине – дело очень серьезное. Лучше стой здесь. Палубный офицер, сказав это, с легким сердцем стал снова ходить по палубе. Лейтенант K. разумом был согласен с палубным офицером. Больше того, он не мог не считать, что унтер-офицер слишком честолюбив, слишком чувствителен. Но унтер-офицер, стоявший с опущенной головой, чем-то растревожил лейтенанта K. – Стоять здесь – позор, – продолжал причитать тихим голосом унтер-офицер. – Ты сам в этом виноват. – Наказание я понесу охотно. |
