|
Я создал образы четверых совершенно различных общественных деятелей, двое из которых были полностью вымышленными. Их никто никогда не видел вместе, и вы этого тоже не заметили. Когда они должны были собираться на очередной обед, мне просто приходилось поочередно облачаться в их костюмы и наматывать круги, так сказать, за кулисами. Я пользовался подземным ходом, а выглядело все так, будто они не спеша собираются в назначенном месте. Что до всего остального, вы и представить себе не можете, как легко объегорить просвещенный и образованный современный город, привычный к газетам и прочему. Каждый из моих персонажей должен был обладать популярностью, имея неопределенную репутацию, желательно за границей. Когда профессор Фокус строчил ученые письма в газеты, то куча букв после его фамилии никому не позволяла признаться в том, что они никогда не слышали о таком светиле науки. Когда Себастиан заявлял, будто он величайший поэт современной Европы, всем казалось, что они просто обязаны его знать. Если в наше время вам удается соединить три или четыре подобных имени, можете считать, что дело сделано. Впервые в истории человечества единицы решают все, а массы ничего. Когда газеты утверждают, будто «нация идет за мистером Бинксом», это означает, что его поддерживают владельцы трех или четырех газет. Когда профессорá заявляют о том, что «Европа приняла теорию Голливога», это означает, что ее приняли три или четыре профéссора из Германии. Как только мне удалось создать миллионера и ученого, я понял, что у меня все получится. Поэт стал милым украшением, и я знал, что угроза, исходящая от иностранного генерала, доведет вас до истерики. Кстати, – извиняющимся тоном добавил он, – я не предъявил вам генерала Каска, но это всего лишь форма. Вы не возражаете, если я не стану пачкать лицо черной краской?
– Не стоит, – вежливо ответил полковник Гримм. – И что же дальше? Главный заговорщик молчал, погрузившись в какие-то размышления. Наконец он произнес: – Мне казалось, что все революции проваливались из-за предательства или разногласий между революционерами. Я решил, что меня никто не должен предать. Я не предвидел того, что сам могу их предать. Но так случилось, что этот мятеж также завершился предательством. Полковник Гримм, я передаю в ваши руки своих сообщников. Великого поэта Себастиана арестовали и повесили. Великого воина Каска арестовали и повесили. Фокуса и Лоэба арестовали и повесили. Вы же сами видите, как они висят на этих крючках. Конрад, смущенно поклонившись, добавил: – Но их недостойного слугу, Джона Конрада, король помиловал. Гримм в очередной раз резко выпрямился и разразился громогласным проклятием, на полуслове перешедшим в хохот. – Джон Конрад, вы воплощение дьявола, – смеясь, произнес он. – Но я не удивлюсь, если это действительно сойдет вам с рук. Хлодвиг Третий, может, и забыл, что он все еще король, но где-то в глубине его души хранится смутное воспоминание о том, что он джентльмен. Ступайте куда глаза глядят, Великий Герцог Павонии. Похоже, вы отлично знаете, куда вам надо! В конце концов, вы сделали то, что обещали сделать, и в своей собственный манере сдержали слово. – Да, – гордо и серьезно подтвердил Конрад, – и это единственное, что достойно именоваться Словом с большой буквы. |
