Полтора десятка бритоголовых ребят в канареечных балахонах приплясывали и пристукивали в бубны. За шумом машин и призывом лотерейщицы непосвященный мог различить примерно следующее:

Беспятых с удовольствием подумал о тонкой универсальности индуизма и изощренном богатстве его религий, вплоть до вот такого формально примитивного «экспортного» кришнаизма, когда одна из бритых голов показалась знакомой, причем неуместно знакомой. Неуместность заключалась в том, что голова принадлежала матросу с родного крейсера, и не было оснований сомневаться, что тело под ярко-яичным сари принадлежит ему же.

Будь лейтенант в штатском, он из уважения к чуждой ему, но безвредной и гуманной религии постучал бы перед матросом пальцем по лбу и проследовал своим путем. Но матрос, зацепив взглядом черную форму, ухмыльнулся с неудержимой радостью, и по этой беспричинной радости, а также по розовым, как у нежного кролика, глазам делалось понятно, что он хорошо подкурен.

Форма возобладала над содержанием: философ впал в офицерскую ярость. Матрос был оттащен за руку, освобожден от пацифистского одеяния, охарактеризован непотребно и отконвоирован на корабль.

В каюте, с нервного разгона проводя воспитание лично, Беспятых спросил с гадливой гримасой:

– Почему матросы зовут тебя Груней? Ты что… Груня?

– Никак нет, товарищ лейтенант. Я не голубой.

– Желто-розовый… коз-зел! Н-ну, что ты поешь по улицам… псалмопевец?

– Махамантру… товарищ лейтенант.

– Зачем?!

– У нас свобода вероисповедания, товарищ лейтенант.

– Что ты в этом понимаешь, балда? Или тебе лишь бы балдеть? Смир-на! Вольно! Садись! Кури! И не занимайся тем, в чем ничего не смыслишь. Молчать! Тебе увольнение зачем дали?!

– Отдыхать…

– Отдыхать! А ты что? А ты знаешь, что сегодня на обед корову съел, кришнаит? Да это хуже, чем командира убить!

– Сколько той коровы… не разглядеть…

– Макароны с говяжьей тушенкой!

– Да не было там тушенки, товарищ лейтенант. Так, один запах. Если волоконце и попалось случайно… А и съел, так лучше хоть отчасти искупить. Есть-то охота, вот и жрешь… Вообще-то я не знал, что это говядина.

– А ты думал – омар? Хайям?

– Я думал – свиная тушенка…

– Ну ты остряк. Ну ты дубина. Вообще мяса нельзя! Что – не знаешь?!

– Да какое там мясо на нашем камбузе… Это простится. Я дух просветлял…

– Долбаный ты дух! Ну подумай: как может кришнаит служить на военном корабле?

– Что ж я, добровольцем шел? Призвали. Дезертировать, что ли, призываете?..

Беспятых вздохнул, покачал головой сокрушенно и бессильно, снял с полки над столиком Юнга и скорее в подтверждение себе, чем для дурного матросика, прочитал вслух:

«Тот, кто сегодня пытается, подобно теософам, прикрыть собственную наготу роскошью восточных одежд, просто не верен своей истории. Сначала приложили все усилия, чтобы стать нищими изнутри, a потом позируют в виде театрального индийского царя. Лучше уж признаться в собственной духовной нищете и утрате символов, чем претендовать на владение богатствами, законными наследниками которых мы ни в коем случае не являемся. Нам по праву принадлежит наследство христианской символики, только мы его где-то растратили. Мы дали пасть построенному нашими отцами дому, а теперь пытаемся влезть в восточные дворцы…»

– А я что – виноват насчет дома отцов? – сказал Груня. – И вообще, кому я мешаю?..

– Ты думаешь, из Индии эта твоя лабуда пришла? Из Америки она пришла! Гамбургер для тупых голов!..

– Ну уж.

– А ты что думал, Бхактиведанта в Калькутте жил? В Нью-Йорке он жил!

– С чего бы.