Изменить размер шрифта - +
Другие воспитанницы ничего для нее не значат, эти маленькие тени, коричневые и белые, неопределенные, бесплотные и бесформенные, ускользающие. Анну интересуют и влекут к себе только монахини. Пленницы и тюремщицы в одно и то же время, которые не могут вырваться отсюда, от нее, так же как и она не может и не хочет вырваться от них. Почему? Другие девочки думают о «внешнем мире», они знают, что пойдут служить в дома, в лавки, им предназначена судьба маленьких служанок, потому что всегда «берут кого-то из сиротского дома», когда есть нужда в черной работе, работе малооплачиваемой, ничтоже сумняшеся, эксплуатируется несчастье, в чем никто или почти никто не отдает себе отчета. Они совсем не ощущают себя жертвами, это веселые девочки, они предчувствуют воздух свободы, не задумываясь, что им придется дорого за это платить, они мечтают о балах, прогулках, новых лицах и прочих вещах, отличающихся от торжественных вечерних служб, ежедневных прогулок вокруг пруда, под покрывалом, с опущенными глазами.

Но Анну опущенные взоры очаровывают. Монотонные прогулки ей нравятся потому, что она провидит нечто в обманчивом покое. Что это: любопытство, влечение? Как определить чувства, которые оживляют длинные, тягостные дни, пробуждают настороженность?

В монастыре есть одна сестра, Мари де ля Круа, которая обладает способностью зачаровывать детей, как животных. Ее кротость подчиняет самых непокорных, необъяснимо делает более легкими самые суровые уроки, смягчает обычные монастырские строгости. Говорят, что она из знатной фамилии и внесла в монастырь все свое приданое. Говорят, что ее неодолимое стремление к монашеской жизни перевернуло все существование семьи, высокопоставленной и весьма светской, которая отныне строго следует заветам Евангелия. Говорят, что ее смирение столь велико, а дух самоотречения столь силен, что она порвала все связи с миром, отказалась от всех разрешенных орденом украшений в своей келье, и самое большое чудо, что ни одна из монахинь на нее за это не сердится. Говорят еще… да мало ли что говорят! Говорят об экстазе, о чудовищных умерщвлениях плоти, о стонах, доносящихся из ее кельи, о крови, проступающей сквозь ее монашеское платье… Монахини шепчутся ей вслед, за ней наблюдают в часовне, и ни для кого не секрет, что мать-настоятельница как-то сказала сестре Анжель: «Благодаря Мари де ля Круа, возможно, когда-нибудь наша маленькая обитель сравняется с наиболее прославленными…» Скромная гордость, которая не считается греховной, но которая все сокрушает.

Потому что жажда чуда в начале XVII века столь велика и столь сильно искушение совершить что-то, казалось бы, «для вящей славы Господней», а на деле «для вящей славы своего ордена». Эта жажда чуда не была сильна в эпоху самой глубокой веры, и не случайна эпидемия сатанизма и одержимости, охватившая Европу, начиная с XV века, в то время как подобные случаи столь редки и исключительны в самые темные времена средневековья. Некоторое ослабление веры, расколы, ереси, Реформация, движение катаров могли подвигнуть наиболее благорасположенные души к вполне законному желанию достичь абсолютного торжества веры, увидеть ее земную мощь и доказать истинно верующим неколебимость ее постулатов. И не удовлетворяясь заслугами святых, ежедневными подвигами самоусовершенствования, результаты которых скажутся нескоро, у истинно верующих с их жаждой чуда, чего-то из ряда вон выходящего, сверхъестественного, стало неимоверно расти желание испытать бедность и страсти по Евангелию. Сюда надо прибавить амбиции, законные и незаконные, орденов, часто соперничающих и вербующих себе сторонников за счет друг друга. Известно, что трудности, с которыми столкнулась святая Тереза из Авилы при реформировании монастырей ордена кармелиток, были связаны с опасениями других орденов, что сбор дополнительных средств приведет в отчаяние верующих, которые по временам бывают весьма скупы. С другой стороны, как раз в ту эпоху, когда Анна де Шантрэн находилась в Льеже, появились одержимые из Лудена.

Быстрый переход