|
И слова, которые шепчут любимому животному, ребенку, слова, ничего не значащие и прозрачные, легкие, ничего не весящие, не причиняющие боли: «Твои прекрасные глаза…» — вот и все. Ласки, слезы, много нежности. «Твои прекрасные глаза…», и это грех. Больше никакой защиты. Душа обнажена, сущий пустяк может ее ранить, осквернить. Грех начинается с того, что открывает мир, как и благодать; но благодать сопротивляется, а грех губит. Анна слышит шутки и смех, страх очень близок к искушению. Персонаж весьма стойкий, весьма скрытный, стремительно воспаряющий. У нее читают по лицу, ее видят сквозь одежду, и Флорис, цыган, заметив, что она краснеет, бледнеет, замирает, говорит себе: «Она стала женщиной». Это неправда, но он не так уж далек от истины.
Жизнь часто открывает скобки: Лорана нет. Дни Анны и Кристианы сочтены. Но что бы они сделали со временем, если бы оно стало бесконечным? Нежность, радость, абсолютно лишенные надежды, приобретают благородство, глубину, которые их притягивают. Они, одна для другой, становятся радостью приговоренных к смерти. Анна принесла в пустую комнату цветы, птицу в ивовой клетке. Кристиана потратила два часа на то, чтобы перекроить для девочки одно из своих прекрасных платьев. Время останавливается, как в живой картине: слезы, птица, две дрожащие женщины обнимаются, потом бросаются друг к другу с бешеной стремительностью; близится возвращение Лорана. Однажды вечером после молчаливого ужина они делают вид, что расходятся по комнатам, но снова оказываются у Кристианы: — Моя девочка, моя дорогая, я боюсь… Анна уже инстинктивно знает, что в этой комнате растворен страх. — Я тоже, — отвечает она. Самое время остановиться. Шепот Кристианы становится торопливым: — Ты не знаешь, что здесь происходит, до чего он меня довел, и все начнется снова, как только он вернется. Я не имею своей волн, ты знаешь, я поступаю наперекор себе, он сделал меня сумасшедшей, толкает на ужасные вещи, и ты остерегайся, умоляю. Ты не знаешь, на что он способен! — Лоран? — Нет, дьявол. Что такое дьявол? В первый раз Анна задает себе этот вопрос в тот момент, когда Кристиана корчится в ее объятиях, боясь сказать больше, сгорая от желания сказать больше. Оборотень. Привычное слово, конечно. — Дьявол повсюду, — говорили сестры. — Не слушайте вашего маленького дьявола. А по вечерам легенды, которые слушают вполуха. О сестре, которая подпала под чары мелкого беса и родила маленького поросенка; о другой сестре, способной предсказывать будущее; еще об одной, из простых крестьян, которая вдруг заговорила на семи языках. В эти легенды верили, о да, в них верили, но над ними и посмеивались, как над обычаями дальних, неведомых стран, которые кажутся сказочными. И, однако, все время сжигали женщин, обвиненных в «колдовстве». Мать с дочерью, нищих воровок; кумушку, тайно устраивавшую выкидыши; этих женщин знают по именам, знают, где они жили… Анна Пуссен из Флавиона, Франсуаза Эрну из Ассесса. Будучи в монастыре, Анна присутствовала при казни одной колдуньи. Но для нее этот костер явился чем-то абстрактным, как тюрьма для тех, кто не крал: этого не замечают, в это не верят. Такого не бывает вообще. Дьявол: тоже не бывает. А Кристиана, обнаженная и дрожащая, бормочущая неясные признания, побледневшая так, что побелели и губы, — вот это… Какая дверь открылась вдруг? Вот это бывает. Тело Мари де ля Круа, распластанное в неестественной позе, — вот это бывает. Это существует. Это происходит сейчас, вовсе не в каком-то ирреальном театре души, но в жизни, вот в этой сегодняшней жизни, зримой, быстротекущей, которую нельзя остановить… Глухой, страстный голос Кристианы… Чего она хотела, освободиться от тайны или разделить ее с кем-то? — Он знает, как открывать все двери, это я о Лоране. |
