Она должна сделать то же самое. Она должна позвонить Джиму, сказать ему о Снуки, напомнить, чтобы он не давал ей тот дешевый корм. Она должна позвонить и Джоани… Но что она ей скажет? Что может задержаться? Пэм едва истерически не рассмеялась. Нет, нужно сказать, что она ею гордится, но… А тут вообще телефоны работают, есть ли сигнал? Или нельзя пользоваться телефоном, потому что это может помешать работе навигационной системы самолета? И нужно ли вставлять кредитную карточку, чтобы заставить работать наушники с микрофоном на спинке сиденья?

И где, собственно, телефон? В поясной сумке вместе с деньгами, паспортом и таблетками или же она положила его в чемодан? Почему она не может запомнить такие элементарные вещи? Пэм тянется за сумочкой. Такое ощущение, что желудок раздавлен о позвоночник. Ее сейчас вырвет, она это точно знает… Но тут пальцы касаются ремешка сумки — это Джоани подарила ей сумку на Рождество, как раз перед отъездом два года назад. Да, хорошее получилось Рождество, даже у Джима в тот день было отличное настроение. Новый сильный толчок, и ремешок вырывается из рук. Она не хочет умирать вот так — только не так! Только не среди незнакомых людей, только не с засаленными волосами — та новая химическая завивка, кстати, была ошибкой — и опухшими лодыжками. Ни за что! Быстренько подумать о чем-нибудь приятном, о чем-то хорошем! Это все сон, а на самом деле она сейчас сидит на диване, в руках у нее сэндвич с курятиной и майонезом, на коленях лежит Снуки, а Джим клюет носом в своем уютном кресле. Она понимает, что должна сейчас молиться, знает, что пастор Лен посоветовал бы ей в данной ситуации именно это, — а если она действительно будет молиться, все пропадет? — но впервые в жизни не может вспомнить нужные слова. В конце концов ей как-то удается сложить «Помоги мне, Господи», но в голову постоянно лезут посторонние мысли. Кто присмотрит за Снуки, если с ней что-нибудь случится? Снуки уже старенькая, ей почти десять лет, почему она оставила ее? Собаки этого не понимают. Боже, в задней части ящика для белья у нее осталась целая кипа рваных колготок, которые она уже давно хотела выбросить, — что они подумают о ней, когда найдут все это?

Дымка в самолете сгущается, к горлу подступает желчь, в глазах все расплывается. Короткий треск, и она видит перед собой качающуюся желтую пластиковую чашку. Какие-то слова на японском, но уши заложило… Пэм, чувствуя во рту вкус вермишели с пряностями, которую ела во время предыдущего полета, сглатывает. Тут она с облегчением обнаруживает, что в туалет уже не хочется. Затем репродуктор говорит по-английски что-то непонятное, потом «…помочь сидящим рядом пассажирам…», потом опять непонятно.

Бизнесмен продолжает бубнить по телефону, но самолет снова сильно встряхивает, и трубка вырывается у него из рук — губы его, тем не менее, продолжают шевелиться, потому что он не сразу соображает, что телефона в руках уже нет. Пэм не хватает воздуха в легких, а неестественный металлический привкус во рту вызывает новый приступ тошноты. На мгновение ее ослепляет яркая вспышка света. Она тянется за кислородной маской, но та болтается вне досягаемости над головой, а потом она чувствует запах горелого — как будто на горячую плиту поставили что-то пластмассовое.