— А какая разница?

— А такая: тридцать — это всего лишь точка в конце третьего десятка, и пока не исполнится тридцать один, тебе еще за тридцать не перевалило. Но я не об этом хочу сказать. Уж кому-кому, но не тебе наставлять меня на путь истинный. Ты самый симпатичный парень, каких я знаю, и когда-нибудь из тебя получится потрясающий муж. Но сейчас на тебе, как на сигаретных пачках, надо бы печатать предупреждение: «Вредно для здоровья».

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Диг, — мы оба друг друга стоим. Ты с треском выгоняешь вполне приличных мужчин за то, что они пьют не из тех кружек, а я — Джерри Льюис Кентиш-тауна… Давай честно признаем: мы оба раздолбаи.

— О господи, Диг, да ты посмотри на нас! Нам обоим по тридцать — мы слишком стары, чтобы оставаться раздолбаями. В нашем возрасте люди обзаводятся семьями. У моей матери в тридцать лет было двое детей; я же, если не ошибаюсь, сама до сих пор ребенок. Что случилось с моими биологическими часами? Куда они подевались? Почему я их не слышу и не вижу? Наверное, если бы слышала и видела, я бы более придирчиво отбирала кавалеров, потому что подсознательно искала бы хорошую наследственность, этакого охотника-добытчика, донора спермы, а не просто удовлетворяла бы свое тщеславие.

— А я бы искал хорошую добрую крутобедрую бабу, способную рожать без продыху, а не гонялся бы за недоразвитыми полоскогрудыми андрогинами с проколотыми пупками.

— Чем мы занимались последние десять лет, Диг? Кончено, у меня нет иллюзий насчет вечной любви, но мы к ней даже на шаг не приблизились. Ни у тебя, ни у меня ни разу не было длительных отношений. Другие на третьем десятке набираются ума-разума, постигают науку любви и взаимоотношений. Мы же с тобой ходим по кругу и ничего не постигаем и не набираемся. Мы жалки… А что, Диг, если нам притвориться, сделать хотя бы вид, будто мы ищем партнера для обзаведения детьми, даже если это и не совсем так? Возможно, тогда мы станем выбирать с большим смыслом.

— Но мне не нравятся крутобедрые женщины.

— Ох, не говори глупостей! Не обязательно иметь широченную задницу, чтобы родить ребенка. Посмотри на Памелу Андерсон: если судить по ее виду, так она и одежную вешалку не смогла бы произвести на свет, а у нее двое детей… Нет, все дело в установке, в личной позиции. Думаю, стоит попробовать, Диг. Оглядись вокруг. Видишь, например, ту девушку? — Она указала на симпатичную женщину лет под тридцать, сидевшую в одиночестве за тарелкой с мясным сандвичем. — Хорошенькая, чудесные волосы, стройная и, весьма вероятно, одинокая. Спорим, если ты ее пригласишь куда-нибудь, она согласится.

— Да, но почему? Почему она одинока? Если она такая вся из себя замечательная, то почему жует сандвич одна, а не в компании?

— Откуда мне знать! Возможно, она только что порвала с парнем, бросила его, потому что он клал слишком много сахара в чай. Возможно, она такая же дура, как и мы… — В кафе вошла новая посетительница, и лицо девушки с сандвичем просияло. Подруги радостно приветствовали друг друга поцелуем в губы, и Надин увидела, как их ноги сплелись под столом. — … Либо она лесбиянка. Но дело не в этом. А в том, что нам по тридцать лет, мы здоровы, у нас есть квартиры, машины, работа, страховка, мы невероятно приятные люди, но однажды утром мы проснемся и обнаружим, что остались совсем одни. Все наши друзья переедут в отдельные дома, где будут жить в вечном беспорядке и в окружении шумных, крикливых детей и внуков, они будут устраивать свадьбы, присутствовать на вручении дипломов, хвастаться достижениями своих отпрысков, отправлять их в путешествия, а мы останемся одни: ты в своей ненормально чистой квартире, я — с подшивками глянцевых журналов за пятьдесят лет и воспоминаниями об ушедшей молодости.