– Ну а если у него приказ за подписью самого Якунина, то чего он дёргается?

– Да чего-чего. Они ж тут непуганые. Откуда он знает, может, я с Якуниным водку пью. Или горшки его золотые выношу. Может, думает, он меня и подослал поразведать, как там у Александра Ивановича Осипова больные писают. Чисты ли выделения? Скажу еще ему: "А что, Володимер, чертовня такая у них там в удельном граде Моршанске? Учреждение железнодорожное, а Александр Иванович местных кулаков за деньги лечит". А он мне, под водочку-то, под "Путинку": "Да не вопрос, Гриша. Ручку подай мне, будь добр, мою бриллиантовую, сей же час подпишу. А то что это такое, в самом деле, какой-то Александр Иванович Осипов ветеранов наших обижает. За это, что ли, хазар затоптали, ятвягов обидели? Немцу тевтонскому хребет сломали? С ляхами триста лет бодались? Шведа с туркой подвинули? Брата мусью ядрами угощали? Воздам ему, нах. А то как-то не по-христиански всё это, не по михаилархангельски".

– Это ж какой-то адский карнавал. Но почему бы им так и не сказать?

– Да вот не сказал. Не решился как-то. Побоялся, что кондратья их хватит. А в статье напишу. Только всё равно её не поставят.

– Бред какой-то, – сказал Михаил.

– Бред, говоришь? – усмехнулся Гриша. – Это с нашей точки зрения. А с их, – он неопределенно мотнул головой, – никакого бреда. Государство-то у нас потешное. Только не как у Петра. А как у Владимира. Вот мы сюда приехали, деньги потратили, те, кто нас послал, получат зарплату, мы тоже. А у тебя в деревне газа нет, говоришь…

Поезд "Пенза-Москва" приходил в Моршанск только в половине второго ночи. Михаил подвёз Гришу к кассам. В здании было пусто, окошко кассира было свободно. Когда Гриша заполнил требование и протянул его кассирше, та, увидев на карточке название газеты, тяжело вздохнула и сказала:

– Как бы нам вернуть нашу больницу? Ведь как хорошо всем было. А сейчас бедные приедут с линии на один укол, а потом до вечера на вокзале сидят, ждут обратного поезда. Ну, какое это лечение? Ампулу дадут и говорят: "Пусть кто-нибудь сделает тебе". А утром опять сюда. Разве это нормально?

Гриша при этих словах многозначительно глянул на Михаила, словно хотел сказать: "Вот видишь!"

По перрону, который ещё не остыл от тяжкого дневного зноя, бродила пожилая женщина в неопрятной демисезонной куртке и в огромных рваных и растоптанных бахилах. За собой она катала хозяйственную тележку, то и дело останавливалась, запускала туда руку и что-то искала в её недрах, немилосердно шурша целлофановыми пакетами.

– НАТО-й пугают, а сами дворцов себе понастроили, – бормотала она себе под нос. – НАТА небось себе дворцов не строит.

– Не переживай, мать, – залихватски сказал ей Гриша, – мы эту Нату – в чёрную хату.

– Ишь смелый какой, НАТУ он не боится, – живо откликнулась тётка, но усмехнулась вполне дружелюбно. – А чем отбиваться-то будешь? Задницей голой своей? "Булава"-то вон в океан упала, не летит, спутники попадали, лодки потонули. Что ни день, то напасть. Плита съехала – пять машин раздавила.

Она задумалась, пошуршала пакетами, распрямилась и добавила:

– А в Нигерии самолёт упал – двести человек разбились. Это не ужас? – Она наконец заметила Михаила и устремила на него строгий взгляд.

– Ну, чего уставился, идол? Не ужас? – спросила она с вызовом.

– Да ужас, ужас, – покорно согласился он.

– А чего это ты таким тоном? В Нигерии, что, не люди?

– Да люди, – миролюбиво согласился Михаил.