Он крепче ухватился за каталку.

Симпатяшка.

Да, да, она — очень даже. Но не только слово «симпатяшка» выскочило у Эрика в голове. Нет, нет, нет, перед ним стояло местоимение.

Он симпатяшка.

И хотя Эрик до сих пор так думал только про детишек и младенцев, эта мысль была не о каком-то пацане с плюшевым мишкой. Она была о мужчине, взрослом мужчине. А ведь Эрик, как он сам любил об этом говорить, был пламенным гетеросексуалом. Однако же эта мысль была о мужчине с лысиной и седеющей бородой и…

Ох!

Эта мысль была о нём самом.

Да, он постригал бороду специальной парикмахерской бритвой, и да, он старался посещать спортзал хотя бы пару раз в неделю, но он вовсе не был нарциссом; он не думал про себя, что он симпатяшка. Собственно, он считал, что выглядит довольно забавно со своими глазами-бусинами и носом таким коротким, что его вполне можно было назвать «пуговкой».

Опа, он на меня смотрит.

Эрик был настолько сбит с толку, что уже готов был развернуться и удалиться туда, откуда пришёл, когда Дженис подняла голову и улыбнулась ему своей светлой искрящейся улыбкой, и…

Это она, сообразил он. Это то, что она думала обо мне в тот августовский день, но…

Но как?

Боль от татуировки.

Дом — маленький, тесный.

Ковыляющая рядом такса.

Розовые кроссовые лыжи.

Он продолжил идти; его тянуло к ней.

Он знал, сколько она зарабатывает. Знал дату её рождения. Знал массу всяких вещей.

— Привет, Джен… нис. — Он запнулся перед вторым слогом её имени, осознав внезапно, что «Дженис» её зовут только на работе. Вне работы все называют её просто «Джен».

— Доктор Редекоп, — сказала она. — Рада вас видеть.

Она опустила глаза — не на грудь, хотя та была, несомненно, достойна внимания, а на плечо; она думала о татуировке и…

И синяке…

Не том, что образовался, когда татуировку делали, а…

Господи!

Вчерашнем синяке.

Она увидела, куда направлен его взгляд и слегка повернулась, словно чтобы скрыть плечо от его глаз, но потом, должно быть, вспомнила, что её сестринский халат полностью её закрывает; и всё же, когда она снова повернулась к нему, она довольно долгое время не могла заставить себя встретиться с ним взглядом.

— Гмм, — сказал он, — прекрасно выглядите. — Едва произнеся эти слова, он осознал, что они прозвучали весьма странно, но…

Но его разум полнился мыслями, которые — Боже! — которые могли принадлежать только ей.

Он никогда не верил в телепатию или чтение мыслей и тому подобный бред. Чёрт!

Но нет, постойте. Это не то; не совсем. Она странно на него смотрела, и он понятия не имел, о чём она сейчас думает. Но как только он вспоминал день, когда встретил её, одетую в топ, воспоминания об этом дне захлёстывали его — воспоминания с её точки зрения.

Он также начинал вспоминать другие вещи — информацию о пациентах в этом крыле; подробности о какой-то онлайн-игре под названием EVE; эпизод из «Отчёта Кольбера», который он никогда не смотрел, и — да, да — много других мыслей, других воспоминаний о нём. О том, как они впервые встретились. Он не помнил, в какой точно день это было, но она — помнила; это был её первый день на новом месте работы здесь, девять месяцев назад. Это был… ах, да, теперь, когда он об этом задумался, он вспомнил… или это она вспомнила? Все эти украшения — то был Валентинов день.

И она тогда подумала, увидев его, лысеющего худощавого мужчину: «Добавь ему британский акцент, и это будет тот, о ком я мечтала с пятнадцати лет».