— Во дворце разрушений нет, так… посуда побилась — легионер накинул плащ, взял из стойки копье — В городе все тоже спокойно, слава богам. На обратном пути я встретил Лонгина Сотника. Он велел моему контубернию идти в караул, охранять гроб

— Какой гроб? — удивился Петроний — И чего это Лонгин в моей центурии распоряжается?

— Он же примипил легиона — примирительно произнес Гней — Эй, Марк, ты как? Голова уже прошла?

Я, вздрогнув, кивнул. Спустил ноги с лежанки, пережидая легкое головокружение. Лежать в казарме и дальше не было никакого смысла, пора бы осмотреться снаружи.

— Тогда собирайся, с нами пойдешь.

— Так, а что там с гробом, Гней? — Петроний поднялся из-за стола

— Во дворец прибежали первосвященники Анна и Каиафа, просили поставить караул у гроба — тело-то Иешуа отдали Синедриону. Дескать, волнения в городе могут быть, этот «царь Иудейский» обещал воскреснуть на третий день… Опять же знамения плохие: землетрясение, и в главном иудейском храме надвое разодралась завеса.

— Как Синедриону отдали?! — удивился центурион, но совсем не обещанию мессии воскреснуть и даже не знамениям — Это ж они осудили его? Ничего не понимаю.

— Там все непонятно — пожал плечами Гней — В Синедрионе у Иешуа, оказывается, друзья были. Иосиф Аримафейский. Богач какой-то. Он-то тело с креста и забрал. Дал на лапу Лонгину, тот и разрешил. Пилат злой, как Оркус.

— А нас теперь опять гонят по иудейским делам! — зло сплюнул одноглазый — От этих первосвященников только и жди подлости какой…

— Так и есть — центурион тоже начал облачаться — Либо ученики сопрут тело и скажут, что воскрес, либо фарисеи с левитами надругаются над трупом. Много он им крови попил. Пойду с вами, погляжу, чтобы все ладно было. Эй, Марк! Ты не уснул?!

Я на автомате встал, бросил взгляд на стойку. Слава богу, контуберний Гнея уже разобрал доспехи — остались видимо мои лорика, меч-гладиус и шлем. Поглядывая краем глаза на соседей, я начал облачаться.

Чувствовал я себя при этом, как на съемках исторического кино. Вот главные актеры, а вон статисты. Шутят, переругиваются, даже рыгают. А ведь послезавтра состоится одно из самых важных событий в человеческой истории. Воскрешение Христа. Или не состоится?

* * *

На улице было прохладно. Градусов десять от силы. Все-таки начало апреля, да и солнце уже зашло, вечер. Пронизывающий до костей ветер заставил меня накинуть на плечи старый, потертый плащ, который я прихватил со своей лежанки в казарме.

Контуберний построился в маленькую колонну по двое и через дворцовый двор вышел в Иерусалим. Сразу пахнуло гнилью и отбросами. Темный город будто вымер. Свет двух факелов едва разгонял тьму на узких, мощеных белым камнем улочках. По левому бедру хлопали ножны с мечом, гремели доспехи. Тело быстро само подстроилось под тяжесть лорики. Вышли мы почему-то без щитов и копий — из оружия лишь гладиус, да дорогой, украшенный чеканкой кинжал за поясом. Его я тоже нашел в стойке с оружием. Судя по тому, что его никто не взял, он принадлежал мне.

Сам Иерусалим не произвел на меня сильного впечатления. Здания были в основном одно— и двухэтажными. Последние с большими арками, в глубине которых были двери лавок, по ночному времени закрытые. Людей на улицах совсем мало, и тех толком не удавалось рассмотреть — горожане, завидев наш отряд, быстро сворачивали в переулки. Женщин не было совсем, даже местных «магдалин». Лишь на помойках спокойно рылись большие серые крысы. Вот уж кто нас совершенно не боялся.

Некоторое скопление народа наблюдалось в воротах огромного приземистого здания с четырьмя колоннами. Толпа мрачных горожан мужского пола, одетых преимущественно в коричневые шерстяные накидки, слушали левита — худого, бородатого старика с посохом.