Точнее, бывшее — новый французский кабинет возглавил престарелый маршал Петен. Да и сам Бордо становился тоже бывшей «столицей» — согласно договоренности между двумя странами, новое правительство возвращалось в Париж, в который так и не вошли германские войска, остановленные приказом фюрера у самых предместий.

Люк счел этот приказ фюрера очень разумным и предусмотрительным, ведь если не собираешься воевать дальше и хочешь сделать из врага если не друга, то союзника, никогда нельзя ущемлять его честь или позорить. И это его мнение разделяли многие офицеры, за исключением самых упертых, что мечтали пройти триумфальным парадом по Елисейским Полям.

Парад, конечно, дело хорошее — Люк сам торжествовал, понимая, что позор Версаля смыт, но не стоило обрушивать на головы несчастных французов все те унижения, которые они нанесли немцам двадцать с лишним лет тому назад. То была расплата за победоносный Седан полувековой давности, и капитан отчетливо понимал, что Гитлер сделал все, чтобы сгладить французам чувство горечи, и тем не допустил даже мыслей о возможном реванше в будущем. А то прямо какой-то заколдованный круг получается — немцы накостыляют французам, затем те возьмут верх, потом снова победа рейха. А кто от этой междоусобицы в выгоде?

И вот он в Орлеане — выдернут приказом из ставки и направлен для обеспечения спокойного отъезда французских министров, благо дивизия Роммеля прорвалась на юг очень далеко, и под рукой генерала не имелось хорошо знающего французский язык батальонного командира, кроме Люка.

Посылать офицера меньшей должности было бы вопиющим нарушением воинской этики. Недаром генерал Вейган, узнав, что молодой капитан командует разведывательным батальоном, назвал его «комманданом», то есть командиром батальона или майором, как принято в германской армии, повысив его на словах, таким образом, в чине.

А вскоре Люк, к своему великому удивлению, оказался комендантом города, ибо никаких других немецких войск, кроме его двух бронеавтомобилей и маленькой команды связистов, там просто не было и быть не могло. И такая лавина срочных дел обрушилась на него, что он к вечеру очумел, а связисты охрипли, беспрерывно связывая его с командованием.

Перед его апартаментами собралась огромная толпа беженцев, и французские ажаны-полицейские с трудом навели там порядок. И тут же выяснилось, что именно Люк должен выписывать пропуск для проезда обратно и подписать наряды на горючее, которое в количестве 10 тысяч тонн имелось в городе и охранялось французскими солдатами.

Как и свойственно немцам, капитан педантично взялся за работу и сильно удивился, когда выяснил, что солнце давно взошло и уже наступает вечер. Площадь внезапно опустела, и Люк облегченно вздохнул, чувствуя, как усталость буквально разлилась свинцом по телу. Не лучше выглядел и переводчик Кардорф — лейтенанта буквально мутило от проделанной работы, ведь именно он вел собеседование с желающими выехать, определяя, кого нужно отправлять по домам в первую очередь.

— Как вы полагаете, Кардорф, не пойти ли нам куда-нибудь в город и пропустить по бокальчику?

Переводчик нашел предложение новоявленного коменданта привлекательным, и офицеры, здраво рассудив, что у ратуши вроде работало вчера какое-то кафе, направились туда, еле волоча ноги.

Улицы были пустынными, город словно вымер. Офицеры не понимали, что произошло, и доплелись до ратуши. Но там, кроме их двух бронеавтомобилей, тоже никого не было, а кафе закрыто. Удар был так силен, что Люк застонал — он был сильно голоден.

И только сейчас Люк понял, что произошло. Ведь с утра к нему пришел мэр и спросил, будет ли в городе введен комендантский час и с какого времени. Люк, рассудив на пока еще свежие мозги, что летом темнеет поздно, приказал ввести «кувр-фе» с десяти часов вечера и подписал нужные пропуска для таксистов и врачей, что было обязательным делом — мало ли кому потребуется срочная медицинская помощь.